Макс Фрай - Полный НяпиZдинг [сборник, litres]

Жизнь, будем честны, гораздо трудней существования. Особенно с непривычки. Настолько трудней, что поневоле задаешься вопросом: а на кой вообще надрываться? И мы – сюрприз, сюрприз! – знаем ответ на этот вопрос. Штука в том, что развитие – обязанность. А стагнация – должностное преступление, за которое взашей выгоняют с важной, хорошо оплачиваемой (небесным огнем, например) должности «человек».

Консульство

Нынешняя настольная лампа наверное лучшая в моей жизни, самое приятное для моих глаз освещение; но речь сейчас не о том, как она нравится мне, а о том, как это дело выглядит снаружи.

Несколько дней назад вышли вечером ненадолго, не выключив электроприборы. И оказавшись на улице, увидели, что из окна моего кабинета херачит тот самый тусклый (ослепительно тусклый) белый свет, который в Бардо смерти считается приглашением переродиться в Дэвалоке. Похоже, тут их консульство у меня. Кому непостоянства и погони за наслаждениями, можете очередь занимать. А я повешу табличку «пива нет» и предамся страстям, как это у нас на родине принято.

Кровавые будни

Надо увезти остатки продуктов из бывшей квартиры; поручать такие дела мне вообще-то не стоит, потому что я, дай мне волю, выбрасываю почти все.

И вот волю мне дали, и в мусорный мешок летят баночки и бутылочки, что там, я даже не особо вглядываюсь – все на хрен долой! Очень это дело (выбрасывать, не глядя) люблю.

В подъезде обнаруживается, что:

– мусорный мешок прохудился

– среди выброшенного были соевый и томатный соусы, без крышек. И вот они теперь привольно текут.

Такие штуки регулярно со мной происходят и даже не особо бесят, я понимаю, что некоторые затруднения с материальным миром – вполне справедливая плата за странное счастье быть мной. Поэтому я кротко вздыхаю и возвращаюсь в квартиру за дополнительным мусорным мешком и рулоном бумажных салфеток, чтобы вытереть следы содеянного.

За этим занятием меня и застает старушка соседка. Я ей даже отчасти завидую, потому что это совершенно прекрасный опыт: выйти в подъезд, увидеть там огромный, чуть ли не в человеческий рост черный мешок, текущие по ступенькам кроваво-бурые ручьи и меня с салфетками в руках. И как я поднимаю голову, приветливо улыбаюсь и говорю с обаятельной прямотой: «так бывает».

Крокусы

Когда мы с друзьями сажали в городе крокусы, мне пришлось дать себе честное слово: если эти крокусы вырастут, запишу, почему они были так для меня важны. Слово надо держать.

Держу.

– …Миф об изгнании из рая проехался по моей жизни асфальтовым катком. Меня натурально вырастили в раю (как потом выяснилось, мне-то казалось, это просто норма). Так вот, в раю у нас были тучные стада крокусов. Толпами по весне цвели.

Потом меня из этого рая увезли. С тех пор я знаю, что из рая запросто вылетают и без вины, жрать всякие запретные плоды совершенно не обязательно, достаточно влипнуть в соответствующий миф.

– Почему я до сих пор на полном серьезе называю «раем» окраину Берлина первой половины семидесятых, открытый военный городок, вернее, микрорайон в Карлсхорсте, более-менее густо населенный семьями прапорщиков, старшин, мелких посольских чинов, монгольскими дипломатами и одинокими вольнонаемными вперемешку с гэдээровскими немцами – закономерный вопрос. Легко принять такую позицию за излишне эмоциональную идеализацию своего сраного детства, однако дело не в сентиментальности, которой во мне вовсе нет (изгнанные из рая или быстро от нее избавляются, или ломаются под тяжестью этого груза).

– Состоятельность любого общества (включая малые закрытые сообщества вроде нашего микрорайона) определяется ценной всякой отдельно взятой человеческой жизни – по умолчанию, без учета личных достоинств и персональных заслуг. Чем выше эта цена (фиксированная, прошитая на подкорке у каждого), тем совершенней общество, вот и все.

– Конкретно у нас все так удачно сложилось, что наше микросообщество было приближено к райскому совершенству, насколько это вообще возможно. Отчасти потому, что наши родители (и все остальные взрослые) были, по большей части, простыми людьми (напоминаю: прапорщики, старшины, вольнонаемные, не офицерье) без особых способностей и амбиций. И все равно попали на несколько лет ВЗАГРАНИЦУ. Для советского человека круче было только полететь в космос. Все эти люди вполне осознавали, что переживают прямо сейчас самые счастливые дни своей жизни. И высоко ценили членов своих семей, сослуживцев, знакомых и просто соседей как свидетелей происходящего с ними чуда. Это создавало удивительную атмосферу. Достаточно, наверное, сказать, что мне только в девять лет (со слов одноклассницы, дочки офицера, не из нашего района, а из закрытого городка) стало известно, что некоторые взрослые бьют детей. Это была удивительная, шокирующая новость. Как такое может быть?!

Другой момент – окружающие гэдээровские немцы по понятным причинам были заинтересованы, чтобы со всеми нами никогда ничего плохого не случилось. Ровно в том же были заинтересованы полицаи, охранявшие находившееся поблизости монгольское посольство и дом посла. Я часто всем рассказываю про дяденьку-полицая, который чинил наши игрушки и держал в будке пластырь на тот случай, если мы разобьем коленки. Рассказываю и себе не верю, звучит, как феерический бред. Но добрый дяденька-полицай действительно был. И толпы немецких пенсионеров, всегда готовых угостить конфетой и подарить цветок из своего сада. И соседи-соседки, возившиеся со всеми детьми, как со своими и кормившие всех подряд, не разбираясь, кто тут чей. Все они были. И их поведение было нормой, а не чудом. Поэтому сейчас, оглядываясь назад, я и говорю, что меня вырастили в раю.

– Меня вырастили в раю, а потом внезапно привезли в СССР, где ценность человеческой жизни была… ну, какая была. Вы все в этом выросли, даже те, кто гораздо младше, в этом смысле на постсоветском пространстве мало что принципиально изменилось (на разных участках его по-разному, но, с моей точки зрения, это настолько незначительные нюансы, что лень в них вникать). Вот поэтому (в первую очередь, поэтому) я, с вашей точки зрения, такой странный персонаж. Для кого-то очень привлекательный, для кого-то отталкивающий. Для людей, выросших на постсоветстком пространстве, я – инопланетянин. Существо из другого мира. У нас фундаменты разные, и это проявляется во всем.

(Для западных европейцев я, собственно, тоже инопланетянин, но контраст меньше, у них базовая ценность человеческой жизни в годы их детства вполне ничего была. Впрочем, разница все равно велика: искусственная среда есть искусственная среда.)

– …Выжить среди вас было, извините за откровенность, почти невозможно. И до сих пор не то чтобы так уж легко. Потому что люди, для которых ценность человеческой жизни по умолчанию ниже, по умолчанию же более хищные. И более, скажем так, осторожные, хотя мне, конечно, хочется написать: «трусло». Но это несправедливо – обзывать людей только потому, что мне трудно и скучно (базово скучно) среди них жить.