Жак Шессе - Казино

– Ну, идем туда, Алисия.

В глубине следующего коридора, еще более запущенного, стучит дверь, приходится перешагивать через разбитую плитку, камни, ночной свет проникает через расколотое большое окно, украшенное живописью.

– Это там. Пойдемте.

Она ведет меня в просторный холодный зал; посверкивают большие покрытые пылью столы. Она ложится на один из них: на зеленоватом сукне выделяется ее белое тело. Она громко вздыхает, часто дышит, раскидывает ноги, протягивает ко мне руки… И вдруг начинает вопить. Я ничего не могу понять.

– Там, смотрите!…

Я следую за ее взглядом и вижу человека, или тело человека, распростертое на подоконнике.

– Это он, он, – кричит Алисия, – серьезный человек в очках!

Мне не остается ничего иного, кроме как приблизиться, с помощью зажигалки зажечь свечу на окне и взглянуть на лежащего. Нижняя часть его тела оголена, от предсмертного усилия у него вывалился язык. Язык уже усох, лицо серое. Короткая бородка, маленькие очки в металлической оправе, с круглыми стеклами. Брюки валяются на ближайшем столе. Кожаная куртка, галстука на нем нет. На вид серьезный и приличный.

Наши слова падают в пустоту.

– Нужно предупредить жандармов, ближайший пост в Вильнёве. Алисия, это срочно. Иначе подозрение падет на нас… Ты была здесь с ним. Это все объясняет. Но не беспокойся. Я ничего не скажу.

Она не отвечает. Вся сжалась, окаменела. После недоброго молчания спрашивает:

– Как вы думаете, он страдал?

– Апоплексический удар. Он мгновенно задохнулся. Вряд ли успел испытать боль. Чтобы ответить на твой вопрос: смерть наступила слишком быстро, он не страдал.

– Если бы можно было бы хотя бы закрыть ему глаза за его очками! – И вдруг удивленно поворачивается ко мне: – Да он похож на вас!

– На меня? Ты бредишь?

Теперь глаза привыкли, и лучше видны его седые волосы, подстриженная, с проседью, бородка, полноватое лицо, очки, одежда – да, все как у меня: и внешность, и одежда – та же рубашка без галстука, те же голубые джинсы, так же потертые.

– Интеллигент, как и вы, такие же руки, голова, мягкий голос.

– Он говорил с тобой, Алисия?

– Он ласкал меня, как вы, нежно. О, это было чудесно. Он говорил со мной, как вы говорите со мной сейчас…

– Но я никогда не ласкал тебя, Алисия, забудь об этом, я тебя не ласкал, и тебе никто не поверит.

– Не ласкали? И не целовали? И не укачивали?

– Не укачивал и не целовал. Ты не в себе и все придумываешь, между нами никогда ничего не было и никогда ничего не будет. Ты поняла? Никогда ничего.

Затем происходит такое, с чем я вообще не знаю, как поступить: как избавить от этого свою память. Изгнать оттуда. Предать забвению. Алисия идет к мертвецу, останавливается перед ним, наклоняется и говорит с ним, гладя его по голове.

– Тебе хорошо: не холодно, а вот мне холодно. Ты не умер, это я умираю, умерла. Ты был моим сыночком, моим маленьким, теперь у тебя больше нет мамы.

Она гладит его, в глазах ни слезинки, только грустный голос, медленно, отчетливо произносящий прощальные слова. Затем она выпрямляется, задувает свечу и произносит во тьме, внезапно ставшей такой густой и прозрачной:

– Ну вот, пора возвращаться.

Через завалы, горы мусора, щебенки поднимаемся наверх. Вокруг нас мука, прошедшая через жернова времени, а на душе оседает глотаемая нами пыль. Наверху ночь уже не так темна, поскольку светит луна. С равнины налетел ветер.

На следующий день все уже запротоколировано. Расследование не заняло много времени, такие дела раскрываются быстро.

– Ясное дело, вы тут ни при чем, – изрекает директриса. – Он умер бы в любом случае. Больное сердце, третий удар. Он знал, чем рисковал, идя у нее на поводу. Ну а она… ничего иного я не ждала, случилось то, что должно было случиться. Наконец-то она будет спокойна. Не придется ей больше бродить по развалинам, устраивать представления и истерики и мерзнуть на холоде. Там о ней позаботятся сестры милосердия, а четыре надежные стены с решетками на окнах защитят. За те два или три года, что она там проведет, у нее будет время подумать. Вам не кажется? Почему вы молчите?

Я вежливо молчу, делая вид, что соглашаюсь. Через окно ее кабинета по тому, как ложится трава, становится ясно: ветер разгулялся не на шутку. Слышно, как гулко бьется о берег озерная вода, с досадой брызжет пеной в лицо ветру, а тот рвет пену в клочья и разносит по белу свету.

Юго-восточный ветер в Швейцарии.