Эрик Вюйар - Повестка дня

Гитлер обращался к Шушнигу «господин», а тот упорно продолжал произносить слово «канцлер»; Гитлер послал Шушнига к черту, а тот, чтобы оправдаться, сказал, будто ведет немецкую политику; и вот Гитлер оскорбляет Австрию, кричит, что участие Австрии в делах Германии равно нулю. А терпимый, великодушный Шушниг, вместо того чтобы встать и уйти, пытается вспомнить, подобно послушному ученику, пример значительного вклада Австрии в ход мировых событий. В смятении он лихорадочно роется в карманах вековой истории. Но память пуста, мир пуст, Австрия пуста. Фюрер не сводит с Шушнига глаз. Какой же пример приходит в голову отчаявшемуся человеку? Бетховен. Старый добрый вспыльчивый глухой Людвиг ван Бетховен, республиканец, потерявший надежду одиночка. Именно Бетховена, смуглого сына алкоголика, извлек из закоулков своей памяти Курт фон Шушниг, австрийский канцлер, маленький боязливый аристократ, расист. Бетховен показался ему белым флагом. Бедный Шушниг. Он решил противопоставить безумию Девятую симфонию, военной агрессии — «Апассионату», и все в попытках доказать, что Австрия сыграла свою роль в мировой истории.

«Бетховен не австриец, — неожиданно возражает Гитлер, — он немец». И это правда. Шушниг совсем забыл. Бетховен немец, спору нет. Он родился в Бонне. А Бонн, как ни подступайся, как ни анализируй исторические события, как ни зарывайся в политику, никогда не был австрийским городом. Бонн — такая же Австрия, как Париж! С тем же успехом можно было бы назвать Бетховена румыном или даже украинцем, хорватом, на худой конец марсельцем — Марсель от Германии не дальше Вены.

«Верно, — бормочет Шушниг, — но австрийцы считают его своим». Совещание глав государств явно не задалось.

Погода стояла пасмурная. Встреча закончилась. Предстоял совместный обед. Гитлер и Шушниг бок о бок спустились по лестнице. Перед входом в столовую австрийский канцлер заметил портрет Бисмарка, который его поразил: левое веко неумолимо нависает над глазом, взгляд холодный, пронзительный, кожа дряблая. В столовой главы государств сели за стол, Гитлер занял место по центру, австрийский канцлер — напротив. Обед проходил нормально. Гитлер казался расслабленным, даже говорливым. С детской радостью он поведал о намерении построить в Гамбурге самый грандиозный мост в мире. Затем, не в силах, видимо, сдержаться, он прибавил, что воздвигнет в Германии небоскребы, и американцы поймут: немцы и в архитектуре их превосходят. Позже канцлеры проследовали в гостиную. Кофе подавали молодые эсэсовцы. Когда Гитлер удалился, Шушниг стал нервно курить.

На фотографиях, которыми мы располагаем, австрийский канцлер выглядит по-разному: на одних у него высокомерное холодное лицо, на других — робкое, спокойное, даже мечтательное. На самом известном снимке у Шушнига поджаты губы, и выглядит он потерянным, безжизненным. Австрийского канцлера сняли в 1934 году в Женеве, в его квартире. На фотографии он стоит, может, он чем-то взволнован. Есть в его лице какая-то вялость, нерешительность. Кажется, он держит в руках листок бумаги, но внизу на фотографии темное пятно, которое съедает картинку — ничего толком не разглядеть. Если посмотреть внимательно, можно заметить, что изнанка кармана пиджака измята, а еще справа в кадре запечатлен фрагмент странного предмета, наверное, растения. В том виде, в котором я описал фотографию, широкая публика с ней не знакома. Чтобы на нее посмотреть, необходимо наведаться в Национальную библиотеку Франции, в отдел гравюр и фотографий. Тот снимок, который мы знаем, был обрезан и обработан. Так что, кроме архивистов и сотрудников библиотеки, отвечающих за классификацию и хранение материалов, никто никогда не видел ни мятых карманов Шушнига, ни странного предмета на снимке справа, ни листка бумаги. Официальная версия фотографии в рамке производит совершенно иное впечатление. Она выглядит значительной, благопристойной. Стоит избавиться от нескольких миллиметров правды, и австрийский канцлер сразу кажется более серьезным, менее ошеломленным, чем в оригинале; словно уничтожение беспорядочных деталей, сужение поля зрения, концентрация внимания на человеке придавали Шушнигу вес. Мораль — ничто не без изъяна.

Но сейчас в Бергхофе речь не идет о весе или благопристойности. Здесь признают лишь один тип кадра, одно искусство убеждения, один способ получить желаемое — страх. Да, здесь царит страх. Тонкие намеки, формальная вежливость, сдержанность, приятная оболочка — все осталось за стенами. Здесь маленький юнкер дрожит. Сначала он, Шушниг, не может поверить в то, что с ним смеют так разговаривать. Позже он признается одному из своих людей, что чувствовал себя оскорбленным. И тем не менее он не уходил, не проявлял неудовольствия, курил. Сигарету за сигаретой.

Два длинных часа истекли. Затем около четырех Шушнига и его советника вместе с Риббентропом и фон Папеном позвали в соседнюю комнату. Им представили статьи нового соглашения между двумя странами, уточнив, что это последние уступки фюрера. Что особенного в этом соглашении? Во-первых, оно требует, чтобы Австрия и рейх совещались относительно вопросов внешней политики, касающихся обеих сторон. Во-вторых, по гениальному замыслу соглашение требует — и тут все усложняется, — чтобы национал-социалистические идеи получили в Австрии широкое распространение и чтобы Зейсс-Инкварт, нацист, был назначен полноправным министром внутренних дел. Кроме того, соглашение требует, чтобы доктора Фишбёка, известного нациста, также ввели в администрацию. Далее Гитлер требует амнистии для всех заключенных в Австрии нацистов, включая уголовных преступников. Гитлер требует, чтобы всех чиновников и офицеров, разделяющих идеи национал-социализма, привлекли к работе правительства. Он требует немедленного обмена сотней армейских офицеров и назначения нациста Глейзе-Хорстенау австрийским военным министром. И наконец — страшное оскорбление — Гитлер требует увольнения всех директоров отдела австрийской пропаганды. Все эти условия должны быть выполнены в течение недели, и тогда Гитлер пойдет на любезную уступку: Германия снова признает независимость Австрии и ее преданность июльской конвенции 1936 года. Впрочем, содержание конвенции Гитлер своими требованиями полностью перечеркнул. Соглашение завершалось изумительными словами: «Германия отказывается от какого-либо вмешательства во внутреннюю политику Австрии». Безумие.

Вспыхивает дискуссия, и Шушниг пытается умерить аппетиты немцев, но прежде всего он хочет сохранить лицо. Идет обсуждение мелочей, деталей. Словно жабы вокруг лужи, собрались и передают друг другу рыбий глаз, мышиный зуб, по очереди лакомятся добычей. Наконец Риббентроп соглашается внести поправки в три статьи и после длительных переговоров незначительно меняет формулировку. Внезапно дискуссия прерывается: Гитлер зовет Шушнига в кабинет.