Луиза Эрдрих - Лароуз

— Понятно, — неожиданно произнес Питер совсем рядом с ним. — Мне заполнить бак стоит тридцатку.

Они не разговаривали с тех пор, как Ландро привел сына в дом Равичей. Ландро кивнул и пробурчал в ответ что-то невнятное.

— Нола увезла детей в Майнот [64] Майнот — город в США, четвертый по величине в штате Северная Дакота. , — сказал Питер. — Они пробудут там какое-то время. Так что я на сегодня холостяк.

Потом он спросил, не заглянет ли Ландро к нему в гости.

— Конечно, — тут же согласился Ландро, не подумав о пиве, и вспомнил о нем, лишь проехав уже десять миль, то есть у самой границы резервации, где стоял дом Питера. Он все еще подумывал о том, чтобы выпивать каждый день, но привык к этой мысли и научился ее сторониться. Под шинами зашуршал гравий дорожки, ведущей к дому Равича. Снег тонким слоем лежал на ветках стриженых вечнозеленых кустарников, посаженных у самого фундамента. При виде затемненных окон Ландро охватил приступ паники, и он чуть не уехал. Но тут за застекленной дверью показался Питер, жестами приглашая войти.

Ландро медленно вышел из машины, и Питер еще раз помахал ему. Пес, которого их семья подкармливала, теперь стоял позади Питера. Он признал Ландро и, бросив на него выразительный взгляд, отвернулся. Даже притом что теперь здесь жила собака, в доме ничем не пахло. Нола, если чувствовала какой-нибудь запах, тут же зажигала специальную свечу, поглощающую любые ароматы. В ее доме ничто не напоминало о привычках живущих здесь людей. В нем никогда не пахло несвежей одеждой, старой едой или даже той пищей, которую Нола готовила в данный момент, потому что она включала вытяжку, которая высасывала все запахи и отправляла их прямиком в трубу. Но отсутствие запахов тоже имеет свой запах, и Ландро его ощущал.

Он оставил свои туфли у двери, прошел по застеленной ковром гостиной и сел рядом с Питером посреди его полированного антиквариата. Гостиная была отделена от кухни длинной стойкой. Не помня, куда идет, или, может быть, зная маршрут слишком хорошо, Питер прошел на кухню, открыл холодильник и достал банку холодного пива. Сев за стол, он предложил Ландро сделать то же самое. Тот повиновался. Ландро не видел себя со стороны, как обычно делал это мысленно. Каким-то образом в этот момент он не думал ни о чем и, тоже взяв себе пива, сел, потому что его мозг, подобный губке, требовал действия, чтобы впитать его. Затем, уже на клеточном уровне, ему понадобилась жидкость.

— Спасибо, — произнес Питер, глядя на стол.

— Спасибо, — повторил за ним Ландро, глядя на банку с пивом.

Мужчины позволили эмоциям захлестнуть их. Они начали болтать в общих чертах о разных вещах: о людях, находящихся под опекой Ландро, и о кризисной школе-интернате, в которой Эммалайн была кем-то вроде директора и где также вела уроки, о ферме и о подработках Питера, в рамках которых он торговал пиломатериалами и горючим для фермеров. Эта дополнительная работа позволяла ему держаться на плаву, и с ней, наверное, ему не суждено было расстаться, потому что она позволяла ему продолжать заниматься фермой. Они допивали одну банку и начинали другую. На четвертой или пятой у Ландро все поплыло перед глазами, и он понял, что домой ему уже не уехать. Он попытался тянуть пиво спокойно, не торопясь, но от незримого присутствия сына мысли путались, и в голове стоял звон. Первая волна эмоций была связана с чувством дружбы. Но уже со второй банкой пива она сошла на нет. Ландро поднял широкую руку и прикоснулся к щеке. Его лицо было изрыто, но не юношескими угрями, а ветряной оспой, от которой он едва не ослеп, когда был ребенком. Он пытался уклониться от того, что вырастало между ними.

— Обязательно убедитесь, что ему сделают прививку той новой вакциной, которая защищает от ветрянки, — проговорил Ландро. — Вот что она может наделать.

Взгляд Питера остановился на лице Ландро. Периодические вспышки ярости Нолы научили его глубоко прятать свой гнев. Он обезоруживал ее своим спокойствием. Любое проявление раздражения с его стороны могло воспламенить в ней мрачное раздражение. Поэтому внезапная, невыносимая боль под ребрами сбила его с толку. Он не узнал ее или не хотел узнавать.

— Так говоришь, ветрянка?

— Ага.

— А я думал, это какой-то сукин сын с ружьем брызнул тебе в лицо дробью.

Питер удивился вырвавшимся у него словам. Расстроенный, он вскочил, выпустил собаку и взял еще одну банку пива. Он решил, что правильно сделал, заговорив в таком тоне. Почему бы и нет. Интересно, как Ландро это воспримет?

Ландро почувствовал себя ныряльщиком. Какое глубокое погружение! Казалось, все слова остались там, в синеве. Затаив дыхание, Ландро опускался все ниже. Закрыл глаза. Протянул руку. Питер вложил в его ладонь банку с пивом. Он стоял над ним, источая агрессию. Глаза Ландро раскрылись. Он вскочил на ноги и мгновенно ударил банкой в висок Питера. Оружие было так себе, но Питер уже не стоял на прежнем месте. Он увернулся от удара, подставил Ландро подножку и попытался повалить его на спину, но тот выставил вперед колени, и Питеру пришлось наклониться, чтобы нанести удар: это дало Ландро возможность захватить голову противника. Они покатились кубарем, опрокинули стол, а потом встали по обе стороны от него, тяжело дыша, с открытыми ртами, не отрывая друг от друга глаз, в которых читался стыд.

— Ладно, — сказал Питер, — забудь про пиво.

Со двора доносился собачий лай.

— Ты знаешь, за мной не заржавеет, — проворчал Ландро.

— Да уж, — отозвался Питер, ставя стол на ножки. — Черт тебя подери.

Ландро пододвинул стул и сел, закрыв лицо руками.

— Давай. Вломи мне как следует, — предложил он.

— Я не против.

Боль продолжала клокотать в груди Питера, но теперь она приобрела более знакомый характер.

— Я мог бы напоить тебя до свинского состояния. Я мог бы устроить засаду и вздуть тебя как следует. Я смог бы тебя достать, не сомневайся, но мне хочется совсем не этого. Дасти. Он снится мне каждую ночь.

— Даже несмотря на то, что Лароуз живет у вас?

— Да, он все равно снится, и я чувствую себя виноватым. Я хочу сказать, что люблю твоего мальчика.

У Ландро отлегло от сердца, когда он услышал слова «твоего мальчика». Он взглянул на Питера.

— Я бы отдал свою жизнь, чтобы Дасти вернулся к тебе, — признался Ландро. — Лароуз — моя жизнь. Я сделал все, что мог.

Они поставили стол и кресло на прежние места, снова сели, кивнув друг другу, но пива больше не открывали. Питер провел рукой по лицу, откинулся на спинку стула, покачался на его задних ножках, а потом опять сел ровно и посмотрел Ландро прямо в глаза.

— Коли на то пошло, — произнес он, тщательно выговаривая слова, — у меня есть кое-какие вопросы, которые надо задать.