Ксения Букша - Счастье-то какое! (сборник)

– Привет! Сигаретки не найдется?

Поднимая голову, я увидел короткую юбку и пиджак – значит, было еще не совсем жарко, может быть, начало мая – и затем бордовой краски волосы. Дал сигарету и прикурить, тщательно следя, чтобы пальцы не слишком дрожали – потому что я видел уже эту девушку, видел дважды: вчера она шла от остановки в мою сторону, но покупатели отвлекли; за день до этого она смотрела на меня из-за двери отъезжающего трамвая.

– А как тебя зовут? – спросила, резко выпуская дым. Глаза у нее оказались совсем темные, в ушах – тонкие обручи сережек.

– Матвей.

– Правда Матвей? – засмеялась. – А меня Оля. Можно пройду?

– Добро пожаловать, – сказал я.

Она зашла и огляделась, в руке сигарета, в другой – открытое пиво. Странно, что не заметил его сразу. Faxе, универсальный выбор.

– А у тебя здесь клёво! Я сяду? – и упала в объятия мешка, а я подумал, какая же короткая у нее юбка. – Ой, а хочешь?

Достала из модного рюкзака еще банку, протянула мне, и похмелье завершилось окончательно.

– Я учусь здесь рядом с прошлой недели. Перевели кафедру. Лумумба, знаешь?

Я знал и, знаком с Олей две минуты и два взгляда, всё равно удивился. У нее были юбка, пиво и решимость, но ничего общего с университетом дружбы народов.

– У меня папа там важный преподаватель… – продолжила она загадочно и, выждав паузу, закончила со смехом: – …физкультуры.

– И как в Лумумбе?

– Негров много. А так нормально. А ты учишься?

– В стали и сплавов.

– А там как?

– Не знаю, давно не был. Но негров вроде нет.

Мы захохотали уже вдвоем.

– Девушки веселые, – прервали нас. – Футболочку можно купить у вас?

Пока я занимался продажей, Оля нашла в коробке рядом с ликером плеер.

– Это что? – кивала она головой под неслышную музыку.

Я наклонился и забрал себе один наушник.

– I really wanna smoke it, I really want to smoke it… – убедительно говорил в нем голос.

– Нью-йоркское реп-радио. Одногруппник туда ездил, записал.

– Ох, круто, у меня брат рэппер! Дашь переписать? – оживилась Оля.

Я пообещал. Возвращать кассету я всё равно не собирался. Брат – рэппер. Интересно.

Мы выслушали еще несколько суровых куплетов – щека к щеке, короткий провод.

– А часто тебя так девушкой называют? – Оля резко повернулась, наушник больно вырвался. Ее лицо совсем близко, ее волосы короче моих.

– Постоянно. Я привык уже.

– Странно. Я вот сразу поняла, что ты парень. Еще позавчера.

И вдруг поцеловала меня.

От нее пахло пивом и тяжелым, совсем не летним парфюмом – я обрадовался, что уже выпил, так что меня совсем не мутило. На мягких губах вязкий слой помады – я провел по нему языком и вспомнил не знавшее косметики лицо Нади – единственной моей до этого девушки. С ней мы пили кофе и обсуждали книги. От нее никогда не пахло пивом и, кажется, – совсем ничем не пахло. Волосы ее были золотыми. При ней я стеснялся курить и раздеваться. Мы не виделись с осени. И кажется, жизнь наконец начала налаживаться.

– Какая ты классная! – сказал я, когда поцелуй кончился.

– Ты вроде тоже ничего, – не смутилась Оля. – Я буду теперь часто заходить.

– А я со следующей недели в другом месте работаю. На Коньково рынок новый открывается. Живу там рядом, в Беляево. Общага.

– О, круто! А я на Каширке, это ж почти рядом. А ты вечером туда? Покажешь? Никогда не была в общаге.

«Ничего себе, – подумал я. – Везет же».

– А родители тебя не хватятся вечером? Или брат?

– А что, похоже, что могут? – развеселилась Оля.

Вопрос был явно с подвохом, но отвечать мне, к счастью, не пришлось – потому что подошли померить рубашку, а потом еще одну, а потом мы опять целовались, а потом пили пиво и я рассказывал про общагу. Потом пиво кончилось, а разговоры нет, и настало время для решительных шагов.

– Максим, тебе зачем пиво еще? И так бутылку эту с утра купил. Не продам! – отрезала Антонина из темных глубин ларька. Я легко прощал ей Максима. Не так легко Андрея. Но Максим так Максим. Пусть он и унижается у окошка.

– Да это не мне, Антонин Петровна, что вы! Знакомые вот заглянули. И ликер же в гости. День рождения у знакомой! – Максим врал жалостливо, глядя на детский садик.

Узбеки бегали по шатким лесам. Они могли упасть и разбиться. Могли отравиться вечером паленой водкой. Свободные люди.

– У знакомой! Тебе учиться надо, а ты всё знакомые и пиво!

– Антонина Петровна, ну неудобно будет, – взмолился я. – Меня ждут вон. Не бежать же мне в магазин! Я у вас лучше куплю все-таки, зачем им платить. Ну что вы.

– Максим, чтобы в последний раз! – нехотя согласилась она с серьезным аргументом. – Чего тебе?

– Ой, давайте два туборга. Или четыре лучше, там народу много. Спасибо!

– На здоровье, – буркнула Антонина, отсчитывая сдачу. Скидок она никогда не делала.

– Туборг, клёво!

– Едва купил. Сложные отношения.

Под солнцем в тенте стало душно, так что, пока я добывал пиво, Оля сняла пиджак и расстегнула пуговицу на плотной белой рубашке. Я открыл банки, придвинул свой мешок поближе.

– Будем как лесбиянки, – прошептала она мне на ухо.

– Роковые женщины, – ответил я, пытаясь распознать наличие под рубашкой лифчика.

Мы поцеловались. Поменяли кассету на дорзов. Допили пиво и открыли новое. Покупателей было мало. Мешки под нами расплющились, и мы валялись на них, обнявшись. Юбку я не видел, но знал, что она короткая.

– Клевые у тебя сигареты. Лаки я знаю, а страйк что значит?

– Удар. Точный удар. Ну типа как в боулинге. Ты была?

– Не-а.

– Там круто. Наверное. А сигареты родные просто, видишь пачка мягкая. На Киевскую специально езжу. Поэтому клёвые.

Так что мы курили клёвые сигареты и пили клёвое пиво, а потом приехал трамвай и из него вышла Надя. Волосы ее были золотом, глаза – небом, пальто клетчатым, а тонкие губы не знали помады. Бог знает, зачем она оказалась на улице Орджоникидзе именно в этот день.

– Привет!

В одной руке я держал сигарету, другой обнимал Олю. Было бы уместнее держать вместо Оли пиво? Или вместо сигареты?

– А кто это? – сказала Надя, застыв перед стендом с рубашками. Как покупатель, как покупатель.

– Это Оля. Зашла вот, – я поймал себя на желании зачем-то оправдаться. Какого черта?

– А ты как здесь?

– К тебе приехала.

Сейчас у нее задрожат губы, подумал я, тонкие губы, и она побежит к пыльным вихрям в сквере, а мне придется встать с мешка и оставить пиво и идти за ней, просто чтобы успокоить. И ничего из этого не выйдет, как всегда. А потом я плюну и вернусь, и Оли уже не будет. А Надя будет смотреть с той стороны большими глазами, большими глазами.

– А как узнала, где я?

Кажется, это был очень глупый вопрос, и кажется, Надя собралась уже ответить совсем не на него – но всё пошло по-другому: шумно подъехал следующий трамвай, Надя сделала стремительный шаг к нам в тент, отвесила мне пощечину – ах какую пощечину! – и, успев в закрывающиеся двери, укатила прочь, не обернувшись. Не обернувшись.