Михаил Аранов - Баржа смерти

Начались крещенские морозы. Такой лютой зимы не помнят и старожилы. Школьный педсовет собрался в маленькой комнатушке – учительской. Специально выбрали для учителей маленькую комнату, большую-то не протопить. Николай Семёнович Петрушкин важно сказал, что педсовет у нас нынче собрался в полном составе. При слове «педсовет» Кате стало смешно. Она хихикнула в свой лисий воротник. Николай Семёнович расстегнул верхнюю пуговицу своего несколько засаленного овчинного полушубка, строго взглянул на Катю. Сказал простужено: «Катерина Петровна, у нас пока нет повода веселиться. Но прошу привыкнуть к слову «педсовет». Нас уже не двое, как прежде. Вот представляю – учитель географии и ботаники…» Из полумрака коптящей керосиновой лампы высветился молодой человек в городском куцем пальтишке и шляпе. «Николай Клюев, – представляется молодой человек, – но не тот, кто поэт, а несколько рядом». Молодой человек, назвавшийся Клюевым, встает, осанисто поводит плечами. И не без артистизма декламирует: «Не верьте, что бесы крылаты, у них, как у рыбы, пузырь, им любы глухие закаты и моря полночная ширь» [18]. Все удивлённо смотрят на него. Катя уже смело хихикает. И Петрушкин доброжелательно улыбается: «А сам-то Вы, Клюев? Поди, не мог он ямба от хорея, как мы не бились отличить?»

– О, снимаю шляпу, – учитель географии и ботаники снимает свою шляпу, обнажая бритую голову, – я-то думал, заслали меня в глушь дремучую. А тут и поэзия вполголоса, и дамы полусвета под чернобуркой, – бросает не совсем невинный взгляд на Катю. Та прячется за лисий воротник. Говорит назидательно:

– Не чернобурка. А всего-то рыжая лиса. Из наших Ярославских угодий. Вот так-то, уважаемый учитель ботаники и географии.

Катя здесь дома. И всяким приезжим хлыщам укажет их законное место…

– Ну, вот что, господа-товарищи, – слышится уверенный голос директора Петрушкина, – позвольте продолжить наше заседание.

Керосиновая лампа начинает нещадно чадить.

– Ой, керосин кончается, – из-за спины Петрушкина появляется тетка. Катя узнаёт свою соседку, Павлину Зуеву.

– Керосина осталось лишь на десять минут, Николай Семёнович, – по-хозяйски говорит Павлина.

– Да, да, Павлина Игнатьевна, – отзывается Петрушкин, – вот представляю, Павлина Зуева. Будет у нас на хозяйстве.

– Господи, чего уж там важничать. Уборщица, прошу любить и жаловать – весело хмыкает Павлина.

– Ну, это пока, – директор ласково улыбается Павлине, – и вот ещё. У нас ещё один учитель математики. Соня Наумовна Поспелова.

При слове «Поспелова» Катя вздрогнула. Всматривается в девицу, сидящую около Петрушкина. Голова девицы укутана в пуховой платок. И что-то еврейское в лице Сони Поспеловой Катя смогла разглядеть. Однако, довольно симпатичная девица.

– Ну, вот и всё. Педсовет окончен. Павлина, гаси лампу, – слышится голос директора. И вдруг почти крик, – самое главное! Забыл, прости Господи. До весны все в отпуске. К сожалению, без сохранения денежного содержания.

При выходе из школы, Катя осторожно берёт за локоть Соню Поспелову:

– Скажите, Вы кем приходитесь Ване Поспелову?

– Жена, – слышит она в ответ.

И как-то странно ревниво ёкнуло сердце Кати.

Весна была в разгаре. Лесные пригорки зеленели свежей травой. Коров с раннего утра выталкивали из дворов на первый выпас. И тут школа загорелась. Коров хозяева загнали в стадо, мальчонка-пастух замахал кнутом, залаяли собаки. Люди бросились с вёдрами к пруду, что при Локаловской фабрике. Благо, что школьная изба была в трёх шагах от пруда. Школа вспыхнула изнутри, и пламя охватило все её стены. Будто внутри дома вылили бадью керосина. Много ли ведрами-то зальёшь. Лишь бы на соседние дома пламя не шугануло. Только через час притащилась пожарная конная линейка. К этому времени крыша школы рухнула. Обгорелые брёвна слегка дымились, зло шипели под струями воды.

Сергей Семёнович Перегуда подошел к пожарищу как-то незаметно. Однако народ увидел его, уважительно расступился. Николай Семёнович Петрушкин, который стоял невдалеке в своей учительской толпе, издали учтиво улыбнулся ему. Перегуда тяжело двинулся в сторону учителей. Подойдя к директору школы, сурово погрозил ему пальцем: «Поди, с вечера керосиновую лампу не загасили?!»

«Что Вы, что Вы, Сергей Семёнович, – залепетал Петрушкин, – Вы же знаете, школа с зимы не работала. Первый сбор детей назначен на первое мая. Посвящение в октябрята, такой праздник…» «Значит – поджог», – Перегуда грозно оглядывает сельский люд.

Люди прячут глаза. Кто-то из толпы шкодливо выкрикивает: «Сказывают, Данилка Воропаев на селе появлялся». «Он, он, злодей, мог и поджечь», – слышатся крики из толпы. «А я Вам, Сергей Семёнович, вот что скажу, – из учительской толпы выдвигается дородная фигура Павлины Зуевой, – Данила Воропаев был лютый купчина. Если, бывало, мешок муки даст в долг, так такие проценты сдерёт». Толпа сельчан одобрительно загудела. Петрушкин благодарно смотрит на Павлину. Шепчет ей на ухо: «Молодец, вовремя вспомнила про муку». «Разберёмся, – угрюмо говорит Перегуда, – да вот ещё что: ты Петрушкин головешки-то подбери. Тут дров, хоть и палёных на ползимы хватит. А то прошлую зиму меня все с дровами донимали. Гляди, чтоб не разворовали. Организуй разборку. Брёвна в сарай занеси и под замок».

«Как же, Сергей Семёнович, у меня ж одни женщины, – промямлил директор Петрушкин. «А ты, что не мужик? – улыбается снисходительно Перегуда, – ну ладно, зайди ко мне. Порешаем».

Перегуда двигается на толпу. Толпа почтительно раздвигается, давая ему дорогу. Неожиданно Перегуда оглядывается, манит пальцем директора сгоревшей школы. Тот подбегает к своему начальнику. Перегуда доверительно обнимает его за плечи. Выводит из толпы. На ухо шепчет ему: «Надо усиленно поддерживать слухи, что поджигатель школы именно Воропаев. Хотя, скажу тебе: Воропаев год назад расстрелян в Нижнем Новгороде как член террористической организации. Учти – это между нами», – пристально смотрит на Петрушкина. Тот корчит понимающую гримасу.

«Ну вот, и молодец, – Перегуда благосклонно хлопает по плечу Петрушкина и продолжает, – я уверен, поджигатель из нашего села. Пусть он считает, что ищем Воропаева, расслабится, вот тут-то мы его и ущучим. Понял? – увидев торопливые кивки Петрушкина, важно заканчивает, – вот то-то».

Петрушкин долгим взглядом провожает двуколку, на которой отъезжает Перегуда. Морщится, остервенело плюёт на землю. Передёргивает плечами как от озноба. Брезгливо смахивает что-то со своих плеч. Ему кажется, что на его плечах всё еще лежит жирная рука Перегуды.

К первому сентября открылась новая школа в Гаврилов-Яме. Дом купца Воропаева из тёмно-красного кирпича. Крыльцо обрамлено чугунной решеткой. А у ступенек стоят два гранитных льва. Коля Клюев по этому поводу заметил: «Не с Невы ли купчина уволок львов». Чем очень удивил коллег-учителей, которые дальше Ярославля не отъезжали. Только Соня Поспелова резонно заметила, что шуточки нынче у Коли ка-кие-то дурацкие. Кто ж даст Воропаеву, хоть он и миллионщик, взять львов с набережной Невы? Коля только вздохнул тяжело: «С юмором у Вас, мадам Поспелова, плоховато». Соня только приподняла свои тонкие брови, подбритые по последней моде: мол, что взять с этого, тоже мне, поэт нашёлся. Соня частенько в Петроград ездит к родителям. «Так что следит за столичной модой. Заодно присматривает и за львами, что на набережной Невы устроились». – Это уже очередные шуточки Коли Клюева.