Михаил Аранов - Баржа смерти

«Поэт Николай Клюев», – объявляет Коля. И начинает декламировать:

Завораживающие строчки звучат в тишине зала. И зал встречает молчанием окончание стихотворения. Собственно говоря, большинству присутствующих в зале не интересно было слушать стихи. Может, кому-то, сидящим на первом ряду и было занятно. Но только для того, чтобы сделать выводы. Но Катя слушала Николая зачарованно. Она тронула за руку мужа. Сжала его ладонь. Константин Иванович в этот момент был далёк от стихов, он еще был полон музыкой песни, которые только что исполнила Соня.

А Коля опять объявляет: «Николай Клюев. «Отрывок из поэмы «Погорельщина». И его глухой с надрывом голос разрывает настороженную тишину зала:

Николай заканчивает чтение, при полной тишине зала. Катя начинает, было, хлопать. Но муж останавливает её тихим шёпотом: «Погоди». А за спиной Кати кто-то начинает громко бить в ладоши. Она оглядывается. И встречает радостный взгляд доктора Троицкого.

Перегуда встает со своего стула. Окидывает зал тяжёлым взглядом. Взгляд его останавливается на докторе Троицком. Тот кривит губы в кислой улыбке. Прекращает хлопки.

– Это что за контрреволюционная пропаганда? – с каким-то надрывом почти кричит Перегуда. И тычет своим толстым пальцем в незадачливого чтеца стихов.

Какие-то незнакомые молодые люди, явно из городских, шустро прыгают на сцену. Под руки уводят Колю Клюева.

Перегуда, злобно оглядывая Соню и Николая Семеновича Петрушкина, хрипло шипит:

– Вы что, не знали, что поэт Клюев арестован за составление и распространение контрреволюционной литературы? А? – оглядывается на своего начальственного соседа. Тот благосклонно кивает головой и добавляет: «Так называемый поэт Клюев арестован в феврале этого года. Надо, товарищи, следить за газетами. Насколько мне известно, вы же руководитель этой школы. Потеряли бдительность, товарищ». Его холодный, колючий взгляд устремлён на Петрушкина, медленно со значением переходит на завуча. Соня и Николай Семенович растерянно пожимают плечами.

Шумная школьная толпа осталась далеко позади. Катя и Константин Иванович направлялись к дому. Обе дочери тихо шли рядом. Светила полная луна. Пьяно благоухала черёмуха. Около самого дома Григорьевых из тени вышел Коля. Он широко улыбается: «Каково это я?! А?!» «Да, Коля, ты нынче отличился», – невесело отозвалась Катя. «У нас же за стихи не арестовывают?» – неуверенно говорит Николай. «Дай Бог», – Катя целует Колю в щёку. «Костя, что она меня хоронит?» – Коля смотрит на Константина Ивановича. Тот обнимает Николая за плечи: «Коля, завтра второе мая. Выходной. Приходи к нам на обед». «Вот это другое дело!», – смеется Клюев. Они пожимают друг другу руки.

Небесный счетовод бил набат во все колокола. А им слышался гром бурных аплодисментов.

Утром второго мая пришли за Колей Клюевым.

Незаметно пролетел ещё один год. В школе имя Коли Клюева старались не вспоминать.

Вот и Верочка уехала в Ленинград поступать в педагогический институт. И Наденька подрастает. Тоже рвётся вслед за старшей сестрой. А от Веры вскоре пришло печальное письмо. Не приняли её в институт, потому что она – «классово чуждая». И сейчас работает на фабрике «Красный треугольник». Клеит резиновые сапоги и галоши для рабочих и крестьян. Зарабатывает «пролетарское происхождение». Спустя полгода, летом, в школьные каникулы Катя отправилась навестить дочь. Вернулась радостная. Вера сообщила матери, что ей как ударнице производства дадут рекомендацию в институт. А к осени письмо на двух листах получили Григорьевы от дочери. Восторгам нет конца: «Поступила в институт имени Герцена. На реке Мойке этот институт. Дали койку в общежитии. В комнате ещё три девчонки. И встретила Сашку Троицкого. Он тоже учится в этом институте. Такой весь из себя. Девчонки к нему так и липнут. Он уже на третьем курсе. Увидел меня, даже расцеловались. На той неделе ходили с ним в кино. Кинотеатр «Баррикада». Это рядом с нашим институтом. А вчера до ночи с Сашкой гуляли вдоль Невы. Сашка всё лез целоваться. А я – ни в какую. Только папе не давай читать это письмо. А то напридумывает всякого». Катя читала письмо дочери и счастливо улыбалась. Константин Иванович тоже прочел письмо. Стало грустно: «Вот и дочка покидает отчий дом». Вспомнилось давнишнее: как сидел в сквере возле воскресной школы, где Катенька в Гаврилов-Яме вела уроки с сельскими мужиками и бабами. Верочка ковыряла деревянной лопаткой в песке. Откуда возник этот дремучий старик, Константин Иванович не заметил. Почувствовал лишь, как что-то заслонило ему солнце. Оглянулся – встретились взглядами с тем стариком. Что-то жуткое почудилось в его глазах. Константин Иванович как зачарованный, не в силах шевельнуться, точно примёрз к лавке. А старик утробным голосом глаголет, будто из-под земли, глядя на белокурую Верочку: «Ангел осенил тебя, дитя. Но ты копай, копай яму под могилу своему отцу. А как настанет срок зарывать, дам знать тебе».

И пошёл прочь быстро. Не по-стариковски, шустро. Константин Иванович хотел вскочить, да побежать следом. Но какая-то слабость навалилась вдруг на него. Никогда такого не случалось. Опрокинулся на спинку скамейки. Глаза заволокло туманом. И веки не поднять. Некоторое время сидел с закрытыми глазами. Вдруг тихий плач услышал. Вздрогнул, будто откуда силы взялись, вскочил с лавки. Дочка, ангел небесный, стоит перед ним и плачет.

И вот уже зима 1936 года. Завьюжило, заметелило. Сугробы намело под окнами. Константин Иванович каждое воскресение ходит в школу. Учит детей петь. А девочка, что поразила его песней «Вдоль по улице метелица метёт» стала запевалой в хоре. Звать девочку Люба, Любочка. И мать Любочки – красивая молодая женщина. Работает медсестрой у доктора Троицкого. Когда Константин Иванович стал говорить Любиной маме, какая у неё талантливая дочь, и что надо непременно отправить её учиться в Ярославскую музыкальную школу, та странно смутилась. Сказала, что это не получится. Константин Иванович тоже непонятно смутился. Сказал вроде невпопад: «Выговор-то у Вас не Ярославский». «Да, да, – торопливо проговорила Любина мама, – мы из Москвы». Разговор происходил в учительской. Любочкину маму пригласили в школу по просьбе Константина Ивановича. Но после слов Любиной мамы: «это не получится», Константин Иванович, право, не знал, что и сказать. Вовремя появилась Соня Поспелова. Оказалось – Соня знакома с Любиной мамой. И зовут Любину маму – Марина Васильевна Давыдова. Константин Иванович уже Соню спрашивает, почему не получится у Любочки музыкальная школа. Соня вдруг сделалась серьёзной. Произнесла мерзко казённое: «Нам нужны талантливые дети. И Советская власть делает всё возможное, чтобы таланты сберечь и развить». Соня взглянула на Константина Ивановича, поймала его удивлённый взгляд. Смешно нахмурилась. Константину Ивановичу вдруг захотелось крикнуть: «Сонька, кончай играть Любовь Яровую. Эта роль не для тебя». А Соня, обращаясь к Марине Давыдовой, говорит уж точно как Павлина Зуева на партсобрании: «Марина Васильевна, нам известна судьба вашего мужа. Но сын за отца не отвечает. Это сказал товарищ Сталин». При словах «товарищ Сталин» Любочкина мать странно побледнела. Тихо проговорила: «У меня в Ярославле сестра живет». «Ну вот, и прекрасно. Будет, где жить Вашей дочери», – хором произнесли учитель пения и завуч.