Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

Сожалея, он провожает своих гостей до двери и передает их мастеру, который начинает водить экскурсантов из этажа в другой, открывая им секрет претворения хлопка в тончайшую пряжу.

Между этой фабрикой и нашим университетом, между рабочей слободкой, выстроившейся возле нее, и студенческим клубом испокон веков существовали какие-то шефские отношения, начавшиеся еще с того времени, когда строился университет: арендная плата с фабрики, по постановлению нашей прежней городской думы, передавалась на нужды студенческих организаций.

После революции материальные, как и шефские отношения между фабрикой и университетом, приняли более организованные формы, сохраняющиеся и до сих пор. Нужно отметить, что одним из замечательнейших явлений в жизни нашего университета, к сожалению не замеченным даже и теми, кто после жуткой и загадочной драмы, происшедшей у нас, старательно изучал в малейших подробностях быт нашей молодежи, остается вот эта установившаяся между университетом нашим и нашей мануфактурной фабрикой близость.

Она установилась сама собой. Ее не навязывали различными инструкциями ни той, ни другой стороне. Она начата была по оставшейся естественно близости к фабрике, откуда они пришли, нашими рабфаковцами. Ее укрепили наши спортсмены: неизменно боровшиеся за первенство футбольные команды; постоянно состязавшиеся друг с другом то лыжники, то гребцы, то конькобежцы, то шахматисты; ее, наконец, вынес в массу студенчества и населения фабричного поселка наш любительский драматический коллектив.

В студенческом клубе, где была маленькая и неудобная сцена, сорганизовалась неплохая труппа. (Она впоследствии и разыграла у нас пьесу, посвященную нашим событиям, о которой сказано вначале.) Эта труппа с каждым новым спектаклем выступала в клубе Старогородской мануфактуры, всегда переполненном для этого случая и рабочими и студентами.

Если к этому прибавить упоминавшуюся уже командировку наших комсомольцев на кружковые занятия и добровольные нередкие лекции нашей профессуры в клубе фабрики, то станет понятным, какое значение имела фабрика в жизни нашего университета и обратно — какое университет имел значение в жизни рабочего поселка при фабрике, не говоря уже о клубе.

В числе многих студентов, работавших на фабрике, был и Хорохорин: он регулярно вел занятия в клубном кружке политграмоты с фабричной молодежью. Как раз именно на другой день после вечера, столь обильного происшествиями, он должен был вести очередную беседу в кружке.

Фабричная машина, аккуратно заезжавшая за лекторами, доставила Хорохорина на фабрику в пятнадцать минут, но ни сумасшедшая скорость движения, ни холодный поток пронизанного уже весенней влажностью воздуха — ничто не освежило его.

Чувство глубочайшего отвращения, с которым он вышел из крошечной мансарды деревянного флигелька во дворе пивной, где услужливые проститутки наспех восстанавливали душевное равновесие гостей, не оставляло его всю ночь. От ощущения своей запачканности не спасло его ни мыло, ни горячая вода. С этим именно ощущением он заснул под утро и с ним проснулся вечером, когда машина уже стояла у крыльца дома, где он жил.

Автомобиль фыркал, дрожал под ним, неся его по просторным нашим улицам. Он же не замечал езды, не видел улиц, но, устремив опустошенный взгляд в спину шофера, думал с напряжением и последовательностью, совершенно так, как в этом же автомобиле обдумывал иногда с начала до конца предмет предстоящей беседы в кружке.

«Буров, кажется, был прав, да, прав, — думал он, выговаривая про себя свои мысли точными словами. — И почему я об этом никогда не думал? Да, голый акт ни от чего не спасает, нисколько не успокаивает, а наоборот… Действительно, все приходит в разлад…»

Он подумал об Анне, потом, конечно, о Вере — там и тут нужно было считать все конченным. Анна упряма, ее не переубедить, да едва ли и стоило. Вера смеялась, дразнила — это было уже слишком ясно, а думать о ней значило думать о Бурове, о пауке, о мансарде, о всем том, что слилось теперь в один кошмарный образ висевшего в паутине сытого паука.

«Нет, нужно начать новую жизнь, — решил Хорохорин, — все заново!»

Мысль о новой жизни сводилась, конечно, к мысли о новой женщине, без чего не могло быть — в этом Хорохорин не сомневался — душевного равновесия, как без душевного равновесия не могло быть не только новой, трезвой, но и вообще не могло быть никакой жизни, никаких занятий, никакой работы.

«Это значило бы уподобиться Бурову, — сурово подумал он, выходя из автомобиля, — и только!»

— Поторопились, — заметил ему шофер, — еще работают! Пройдите пока в контору…

Хорохорину было немного холодно. Он зашел в контору, но там было не теплее. Подумав, он поднялся по железной лестнице наверх и стал бродить по фабрике.

Дорабатывая последний час, тысяча веретен журчали неумолимым гулом, наполняя им весь пятиэтажный корпус. Говорить было трудно и расслышать другого нельзя. Хорохорин молча улыбался знакомым мастерам, но на их крики только махал рукою. Он проходил этажами, снизу наверх, из одного в другой, любуясь изумительными машинами, хлопотливо пережевывающими груды хлопка, следил за сотнями проворных рук, снимающих шпульки с пряжею, выточенною из хлопка в тончайшую нить.

И он не думал о Волге, о степях и сарпинке, ведущей свой род от тех ткачей, что тлеют в невскрытых курганах приволжских степей.

Но на самом верху, где-то между журчащими сторонками прядильных ватеров, девушка в багровом сарпинковом платье с голыми руками и открытой шеей заставила его вспомнить о потомках свободолюбивых ушкуйников, оставивших внукам в наследство страстную волю к жизни и радостную силу смеясь побеждать.

Хорохорин посмотрел на нее с завистью — она, проходя по узкому коридору между сторонками журчащих, крутящих шпульки машин, положила голые руки на плечи парня, чтобы его обойти, и одного этого движения точеных рук было достаточно, чтобы вновь воскресить в Хорохорине острую мысль о женщине.

Девушка заметила Хорохорина и тихо, без улыбки, поклонилась ему.

Хорохорин ответил ей, узнавая, — это была одна из работниц в его кружке.

«Кто ищет, всегда находит!» — думал он и, улыбаясь девушке, прошел дальше. Она крикнула ему вслед:

— Сейчас, кончаем!

Он оглянулся, увидел злые глаза парня, провожавшие его, и ничего не ответил. Через минуту далеким эхом ворвался в фабричный гул урочный гудок, машины стали затихать. Хорохорин шел с фабрики уже в толпе рабочих, переполнивших узкие железные лестницы.

— Товарищ Хорохорин!

Он оглянулся, почти уверенный, что это она, и не ошибся — девушка догнала его, протискиваясь в толпе.

— Мы только умоемся и сейчас же все явимся в клуб. Не начинайте без нас…