Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

— «Обстоятельства»! Ха-ха-ха! У него «обстоятельства»! Какие же это у вас «обстоятельства»?

— Валечка, не будем говорить об этом. Все равно этого уже ничем не поправить.

— Ах да, я и забыла, что «без объяснения причин». Вот оно когда вам пригодилось, это «без объяснения причин»! Я заранее знала, что такой финал будет. Конечно, раз вы познакомились со мной на бульваре…

— Валя, при чем тут бульвар?

— Конечно, если вы нашли себе молоденькую… Недаром сняли бороду, выбрились, помолодились, я сразу заметила.

— Валя! При чем тут молоденькая? Молоденькие хуже. Их еще долго нужно учить, прежде чем от них начнешь брать то, что они могут дать.

— Фу, какая мерзость!

— Мерзость это или не мерзость, но только это так.

— Вот какое у вас, у мужчин, понятие о любви!

— Да, у нас такое понятие о любви, у нас такое.

Она с гадливостью посмотрела на него. Это ему понравилось: легче порвет, скорее уйдет… Надо ей еще помочь в этом. И он сказал:

— Вы, женщины, еще не представляете себе, какие мы, мужчины, в сущности, изверги! Вы и десятой доли не знаете о нас!

— Не напускайте на себя, не напускайте, — догадалась она и сделала презрительную гримасу, потом передохнула и взяла другой тон: — Ну-с, Павел Сергеич, дело это прошлое, конченое; теперь сознайтесь, какая вертушка, какая вертихвостка, какая ветрогонка, какая девчонка заставила вас снять вашу чудную бороду?! Только не лгите, не сочиняйте, говорите правду…

Шурыгин неестественно рассмеялся, вскочил с места и, чтобы чем-нибудь заняться, начал переносить посуду и остатки закусок со стола на подоконник.

— Молчите? — наблюдала она за его увиливающим лицом. — Но я и без ваших слов вижу, что попали вы в лапы хорошей госпоже. Она повертит вами, она повертит, не то что я, дура, давала вам полную свободу во всем и ничего не требовала от вас за это. Вот и получила. Вот и благодарность, вот и награда за хорошее отношение. К людям нельзя хорошо относиться, обязательно сделают за это пакость. Впрочем… впрочем… у вас, может быть, уже денег нет давать мне? Тогда другое дело. Тогда, конечно, разойдемся. Потому что задаром я не могу. Задаром вас, охотников, нашлось бы много, из тех же жильцов нашего дома или из старых друзей моего мужа, хотя с мужчинами знакомыми я не хотела бы связываться: пойдут сплетни, узнают дети, дойдет до мужа…

— Да, — ухватился за поданную ему мысль Шурыгин и с обрадованным лицом остановился посреди комнаты, держа порожнюю чайную посуду в руках. — С деньгами у меня действительно вышла заминка, и прежней суммы я бы все равно уже не смог вам давать.

— А о чем вы думали раньше, когда сходились со мной?

— Раньше? — опять забегал по хозяйству Шурыгин. — Раньше у меня были деньги, потому что я распродавал мануфактуру и катушечные нитки одной группы лиц. А теперь мануфактура пришла к концу, нитки пали в цене…

— И нитки у вас тоже есть?

— Да, есть немного. Но неважные нитки, не «цепочка», а «вилка».

— Нет, отчего же, «вилка» тоже хорошие нитки. У вас черные или белые?

— И черные, и белые. Я вам сейчас дам на дорогу. Полдюжины черных, полдюжины белых, будете дочек своих обшивать.

— Спасибо.

Толстый, широко расставив ноги, Шурыгин с великим трудом нагнулся к полу и вытащил из-под кровати низкий ящик.

— Только вы очень много мне не давайте, — взволнованно проговорила Валя, заглядывая и видя, как он нарочно заслоняет от нее ящик.

— Это не много, по полдюжинке уложу вам на дорогу.

Он еще несколько раз повторил эти слова: «На дорогу». Было видно, он и нитки ей давал отчасти затем, чтобы произнести эти два слова, чтобы напомнить ей о дороге, чтобы она скорее уходила, напрасно не томила. Ему было необходимо как можно скорее освободить от нее свою душу для другой, для Наташи, надо было сегодня же начать думать о ней, налаживать связь с ней. Как это хорошо, как это прекрасно, как это глубоко освежает все существо человека: порвать с одной и сейчас же начать с другой. Точно из города выезжаешь на дачу! И ни одного дня не придется мучиться в одиночестве, рыскать с лицом сумасшедшего по бульварам.

— А это ничего, что я туда же вам две пачки разных иголочек уложу? — спросил он Валю умиленно, упаковывая для нее кулечек.

— Ничего. Иголки мне нужны.

— А это ничего, если я пакетика два синьки туда же суну?

— Ничего. Синька тоже пригодится.

— А синька наша замечательная. Такой синьки в продаже нет.

Он с грохотом задвинул ящик обратно, положил перед Валей пакет с прощальными подарками и сам остановился перед ней. Он нарочно не садился, он как бы выпирал ее из комнаты своим животом.

— На дорожку, — то и дело повторял он, нетерпеливо топчась на месте выпяченным животом к ней. — На дорожку.

Она вдруг поняла, презрительно фыркнула, вскочила, начала собираться домой.

— Что ж, — как со сна, потянулась она, остановившись возле вешалок, и перегнулась корпусом назад. — Делать нечего… Насильно мил не будешь… Пожили, и довольно… Насладились…

Она опять, как во сне, надела свое выцветшее серо-лиловое пальто, накинула на плечи облезлое желтое боа, которое Шурыгин когда-то так любил на ней, а теперь иначе не называл в душе, как «собачье боа», потом с такой же медленностью она укрепила на голове шляпу, натянула на дрожащие пальцы перчатки, взяла со стола свою бедную старенькую сумочку — пустую сумочку! — протянула руку за лежащими на уголке стола подарками — прощальными подарками! И вдруг рука ее остановилась в воздухе, опустилась, не взяла подарки, и слезы горя, обиды, оскорбленности, слезы предвидения на этот раз уже окончательной своей гибели бурным потоком хлынули из ее глаз.

— Господи! — вскричала она с леденящим ужасом в голосе, запрокинула назад голову и с таким стоном и с таким видом схватилась руками с двух сторон за лицо, точно хотела разорвать его надвое. — Какой ужас!

Чтобы она не грохнулась на пол, Шурыгин ловко подставил ей стул. Она, в пальто, в перчатках, в шляпе, повалилась на стул, упала лицом на стол.

— Выпейте холодной воды, выпейте же…

И, сунув ей в руку стакан с водой, Шурыгин быстро пошел одеваться, чтобы идти ее провожать. Иначе она могла еще засидеться.

Он вез ее домой на извозчике.

— К вам в первый раз ехала на извозчике, и от вас в последний раз уезжаю на извозчике, — сказала она в пути с печалью. — Что же это вы, обещали меня познакомить с хорошим человеком, если будете расходиться со мной, а сами не знакомите. Или это тоже были одни слова, одни обещания?

— Нет, я имею в виду для вас одного хорошего человечка, моего близкого приятеля.

— Он кто?

— Старший счетовод из «Сельскосоюза», имеет отношение к разным продовольственным складам, так что голодные сидеть не будете.