Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

— Конечно, не из твоей.

— Не поверю, не поверю, — добродушно возражал Алешка, — уж больно ты, Исайка, жарил нынче хорошо, даже свой акцент потерял.

— И верно, — захохотал Андрюшка. — Ты совершенно, Исайка, потерял в себе нацию, — и он обратился к Рахили: — Правильно я говорю али нет?

Рахиль показала мелкие зубы.

— Хе-хе. Я тоже так думаю.

Чужачок дернул ногой, низко наклонил голову, так что шевелюра отстала от головы, повисла в воздухе, и проговорил:

— Я интернационален, а потому не только в любви, а и в общих вопросах хорошо разбираюсь. А в городе Полтаве меня маленьким Троцким называли… А что касается пола…

— Какого пола? Ведь ты же стоишь на столе, — засмеялся Володька, — а впрочем, черт с тобой, жарь, но только поскорее!

— Я его изучал, — начал было Чужачок, но его опять перебил Алешка:

— Наверное, на практике.

Шурка громко захохотала и обратилась ко мне:

— Танька, по этому вопросу просим тебя ответить.

— Он совершенно не способен, — ответила за меня Ольга и крикнула мне: — Танька, верно я говорю?

— Я ничего общего с ним пока не имею, — крикнула я и обратилась к Исайке: — Кончил?

— Итак, — начал Чужачок и дрыгнул ногой, — новая любовь — это есть раскрепощение женщины и союз на принципе свободного самоопределения полов. Другие скажут, что новая любовь безнравственна, но ведь, как известно, всякая мораль классовая, а потому и безнравственная она только с буржуазной точки зрения. Каковы же проявления новой любви?…

— Андрюшка, — взвизгнула Шурка и звонко ударила его ладонью по голове, — куда тебя черт занес?

— Я ничего, я только хотел руку положить, а то уж больно просвечивает, — оправдывался Андрюшка.

— Дылда, даже газ прорвал, да еще на таком месте, как я теперь плясать буду, а? — ругалась Шурка.

— Ольга, чего ты не смотришь, а? А то, ей-богу, отобью.

— Новая любовь, — выкрикнул Исайка и погрозил Шурке пальцем, — появляется как тать [3] Слово «тать» означает — «вор», «похититель»: славянское «как тать в нощи». Слово «тать» понимается как что-то мрачное — тьма, мрак и т. д. Чужачок же слово «тать» понимает как нечто светлое. , она всегда с нами, это истинное чувство, не оставляющее нас никогда, а только проявляющееся в различных формах. Непосредственному проявлению их мешают людская косность, предрассудки, укоренившиеся привычки как наследие буржуазной культуры. Отбросьте же старые формы любви, мешающие проявлению новой истинной любви. — Тут Исайка дрыгнул ногой, вытянулся, еще раз дрыгнул ногой, затем гордо выпятил куриную грудь, вскинул тощее, похожее на челнок лицо, поднял руку и многозначительно проговорил:

— Женщины, вы первые должны быть сторонниками и проводниками новой свободной любви, так как вам нечего терять, кроме своих цепей.

— Браво! Браво! — кричали ребята и девушки. Исайка вытер лицо и под гром аплодисментов спрыгнул со стола.

— А все-таки ты, Исайка, дурак порядочный, — сказал добродушно Алешка и вытащил из-под стола кулек, потом стал из него вытаскивать бутылки и ставить их на стол. Чужачок вытянул необычайно красный нос и склонил голову:

— Это почему?

— Отстань. Но кто же, милый мой Исайка, говорит по такому глупому вопросу, да еще больше часа? Так говорят только дураки, вроде тебя. — Исайка обиженно отошел от Алешки. Шурка встала с дивана, вылезла из-за стола и, заломив руки за спину, стала ходить по комнате. Остальные, глядя на Шурку, тоже вылезли из-за стола и стали шумно толпиться по комнате. Только я и Петр остались на своих местах. Петр сидел все так же неподвижно, как и во все время речи Чужачка, и смотрел на свои колени. Его лицо сейчас было бледно и грустно. Я повернулась к нему и спросила:

— Ну, как вам речь Чужачка? Отчего вы так мрачны? — Он поднял голову, взглянул на меня. Я посмотрела в его грустные голубые зрачки. Он выдержал мой взгляд, а когда я оторвала от его глаз свои, он спокойно сказал:

— Неужели вам нравятся такие хлыщи, да еще начиненные такой пошлостью? — На это я ему ничего не ответила, так как ко мне подошла Ольга под руку с Рахилью. Ольга, глядя на Рахиль, сказала:

— Неужели мы нынче не устроим афинскую ночь?

— А мне страшно хочется покурить «анаша», — сказала жеманно Рахиль и судорожно затряслась всем своим телом.

— Мне тоже, — ответила я и взглянула на Ольгу, — вы разве не достали?

Через каких-нибудь полтора часа почти все, за исключением Петра, который, сколько его ни просили сесть за стол и за компанию выпить, остался на своем месте, были довольно навеселе, шумно смеялись, спорили, кричали. Я тоже была совершенно трезвой — я побаивалась за Петра, хотя, как оказалось впоследствии, все мои опасения были неосновательны, так как Петр держал себя очень хорошо, а также и остальные ребята.

— Товарищи, — встав с дивана, выкрикнула Шурка, — нынче афинской ночи не будет.

— Это почему не будет? — дернулся Чужачок и тоже поднялся из-за стола. — Почему не будет, я вас спрашиваю?

— Будем петь и плясать, — ответила Рахиль и бросила в Исайку конфеткой.

— Правильно, — крякнул Алешка, — дай я тебя за это, Рахиль, поцелую. — Тянется к Рахили. Рахиль сладостно мрет в его объятиях.

— Ты не особенно жми, — смеется над Алешкой Андрюшка, а когда Рахиль выскользнула из его объятий, Алешка крикнул:

— А почему же мне не жать?

— Весь дух из нее может выйти, — ответил Андрюшка и под общий смех и хохот запел:

Тут подхватили все: и Федька, и Андрюшка-Дылда, и Володька, и все девицы, и Исайка Чужачок выбежал из-за стола и стал откалывать русскую, стараясь работать ногами в такт песни. Плясал он удивительно смешно: он был похож на кузнечика, вернее — на тощего козла, которого поставили на задние ноги и заставили плясать. Исайка ходил как-то боком и работал почему-то исключительно правой ногой: он ее все время откидывал от себя — откинет и дрыгнет, откинет и дрыгнет, и так почти все время; голова его тоже во время пляса имела замечательное положение: почти лежала на левом плече, а пышная шевелюра трепалась по воздуху в горизонтальном положении; красное щуплое его лицо имело необыкновенно вдохновенное выражение и все время шевелило губами заячьего рта; правая рука была выгнута и подперта в бок, а левая была откинута в сторону и, болтаясь наравне с левым коленом, откидывала звонко щелчки:

— Ребята, — крикнул Володька, рыжий и густо осыпанный конопушками комсомолец, — мы ведь не в Крыму, а дома: давайте другую.

— И верно! — загалдели все. — Комсомольскую.