Валерий Роньшин - Вечное возвращение

В канун праздника Успения Пресвятой Богородицы, в самом конце жаркого августа, ехал на электричке мужик по имени Егор. Он ездил в город Бежецк на воскресный базар продавать своего бычка Степана. Продал, очень удачно, и теперь при деньгах и навеселе возвращался в родное село Хлевное, которое вполне соответствовало своему названию, напоминая загаженный хлев нерадивого хозяина.

Доехал Егор до райцентра Сонково, где ему следовало с электрички на автобус пересесть, и тут ему (как это часто с нашим братом, русским, бывает) моча в голову ударила. Дай, думает, пешочком пройдусь. И в мыслях даже не держит, что идти добрых тридцать верст. А время к ночи.

Ну, дурацкое дело нехитрое; руки в брюки, хрен в карман — пошел! Шел-шел — и застала его в дороге ночь. А он только-только до Лбово дотопал, что в трех верстах от Сонково. На дворе ночевать ему, естественно, не хотелось; комары сожрут, да тем более при таких больших деньгах… В один дом постучал, в другой… Люди наши известно какие: отзывные к чужим несчастьям и страданиям. А тут как-то и не отозвались, еще и собак спускают. Ходил-бродил Егор, никто на ночлег не берет. Совсем отчаялся. Хоть на землю ложись да рукой накрывайся.

Вдруг видит — в самом конце деревни (ближе к густому лесу) дом стоит. Старый-престарый, все бревна черные. Забора вокруг нет, травы — по колена, и окошки не светятся. Ни дать ни взять — заброшенный. Егор скорей туда. Толкнул дверцу, вошел и при последнем дневном свете оглядел нехитрую обстановку: стол, лавка, печка. Сверху не капает, снизу не поддувает. Чем не жилье?.. Кинул Егор, не мудрствуя лукаво, свой кожушок на лавку да и завалился спать.

И снится ему сон.

Будто находится он в этой же избе, а все вещи из его избы — той, что в Хлевном. И будто еще не ночь, но уже глубокий вечер. Свет ярко горит, печка жарко топится, на столе, как заведено, водочка, помидорчики свеженькие, курочка жареная, шмоток сала, конечно, то да се… А у печи жена с ухватом суетится. Варенька. Лет десять как умершая. Раскраснелась вся. Лепешки печет.

Приподнялся Егор на локте, глазам своим не верит: ну все как есть его! Даже две картинки на стене, из журнала «Огонек» вырезанные. На одной картинке баба в черной шапке с перьями, «незнакомка» называется; на другой тоже баба, но голая. Даная какая-то… Впрочем, примечает Егор, не совсем все как у него. Иконы в красном углу нет, Божьей Матери с младенцем Иисусом на левой руке. Вот нет-таки нет! А иконка эта не простая, старинная, Егоровой матерью собственноручно для оберега повешенная. А тут нет. О-очень это Егора смутило и расстроило. А еще кот черный по скрипучим половицам так и шастает, так и шастает! Отродясь Егор котов не держал. Тем более черных. Пригляделся Егор, а голова у кота в подпалинах. И это тоже неприятно поразило.

Варя знай себе ухватом работает, глубокую миску горячими и румяными лепешками наполняет, маслом поливает да сахарком посыпает. Самая что ни на есть любимая Егорова еда (после водочки, конечно). А тут не тянет, даже смотреть на лепешки противно. Отвернулся Егор, глянул в окно и чуть не матюгнулся — звезды на темном небе совсем не так расположены (Егор в детстве посещал школьный кружок юных астрономов и потому знал, как должны звезды располагаться). Большой Медведицы и вовсе нет… А уж когда луна выплыла из-за тучки, тут Егор не шутя затосковал. Потому как никакая это была не Луна, а совсем другая, неведомая ему планета. Раза в два больше Луны. И не желтая, а вся какая-то ядовито-зеленая… Варя между тем с лепешками закончила и к столу подсела. Взяла в руки острый нож и стала сало резать. Сегодня ж Иван Постный, лихорадочно соображает Егор, грех в руки нож брать. А Варя режет себе и режет, хоть бы что, нарезала, ножик отложила и на Егора уставилась. Пристально так разглядывает, будто в первый раз видит. Черный кот к ней на колени запрыгнул и клубком свернулся. Мур, говорит, да мур; и неласково говорит, а зловеще: мур-р-р-р-р… словно рычит. Варя его гладит и все на Егора пялится.

Егор хоть и не робкого десятка, а — сробел, боится…

Варя говорит как бы себе самой:

— Ишь глазки подленькие, так и бегают.

— О чем ты, Варюш? — Егор спрашивает, а у самого сердце в пятки уходит.

— О том самом, — отвечает Варя с двусмысленной ухмылкой. — О том самом. Расскажи лучше, мил дружок, как ты меня на тот свет спровадил.

— Вот этого, Варвара, не надо! — закипятился Егор. — Сама отлично знаешь, что у тебя было двустороннее воспаление легких. И справочка от врача имеется. И от судмедэксперта, кстати говоря, тоже.

— Справочки твои, — говорит Варя и котову голову в подпалинах чешет, — липовые. — И такой у нее вид сделался — вот сейчас душить кинется. Даже кот что-то почувствовал, испуганно с колен спрыгнул.

И у Егора все внутри охолонуло, так явно Смертью повеяло.

— Че боишься-то, — спрашивает Варя, так же двусмысленно ухмыляясь. — Не боись. Не стану я тебя душить. Одно только, Егорушка, скажу: ребеночка я под сердцем носила. Он уж ножками в живот толкался, а ты нас в гроб да на кладбище.

Варя тяжко вздохнула.

— Ой, не надо, — Егор морщится досадливо. — Какой еще ребеночек?! Тебе ж вскрытие делали. Никакого ребеночка и в помине не было. Ты что думаешь, врачи совсем дураки? Ребенка не заметили?

— А вот и дураки, — упрямо отвечает Варя. — А вот и не заметили. Как будто ты наших врачей не знаешь.

Ну, в общем-то… верно, соглашается про себя Егор, вспомнив, как на масленицу ходил больной зуб лечить, а ему заместо этого два здоровых выдрали. А в другой раз, за неделю до Пасхи, в Вербное воскресенье, палец занозил; так вместо того, чтобы занозу вытащить, всю руку, гады, оттяпали. (Правда не ему, а Гришке-соседу, ну так оттяпали ж…)

— Да-а-а… — задумчиво тянет.

— Вот тебе и да, — говорит Варя. — Ребеночек во мне по сей день мается.

— Как это мается?.. — удивился Егор. — Ты ж черт-те когда померла.

— Я-то померла, — отвечает Варя. — А ребеночек мается.

— И… что? — Егор никак не поймет, куда она клонит.

— И ничего, — отвечает Варя. — Вытащить его надо. — Помолчала маленько, остро так глянула и добавила: — Тем более, сыночек это твой.

Егор хоть и трусил отчаянно, но мужское самолюбие в нем так и взыграло.

— А вот этого не надо, не надо! — запальчиво кричит. — Насчет того, чей это сыночек, бабушка надвое сказала. Я ж тогда на целине был. В Казахстане.

Ничего ему Варя не ответила. Только вдруг лицо у нее зеленым сделалось, как планета за окном. И две слезинки из глаз выкатились. И обе — кровавые. А черный кот непонятно откуда, из какого-то темного угла: мя-яа-а-а-у-у-у…

Тут Егор и проснулся.

Проснулся, а в окошко солнце светит. Наше родное, земное солнышко. Птицы на деревьях заливаются, петухи по деревне перекликаются. Благодать! Вскочил Егор с лавки, подхватил свой кожушок — и бежать из проклятого дома. На дворе утро раннее-раннее, туман над полями стелется, небо высокое и си-и-нее, без единого облачка, бабы коров к общему стаду выгоняют… Бежит Егор вдоль заборов, а самого любопытство разбирает. Что ж это за дом таинственный, где подобные сны снятся? Дай-ка, думает, спрошу…