Мария Метлицкая - Женщина-отгадка

Без мужа не смогла, а оставить сиротой сына…

Марина была теперь с Денисом ежедневно – из института сразу к нему. Он был почти безучастен – отвечал машинально, подолгу сидел на стуле и смотрел перед собой. Она приносила продукты, варила какую-то несложную еду, пыталась его накормить. Он машинально съедал, не замечая вкуса, благодарил и просил ее уехать домой. Она оставалась ночевать – было страшно оставить его одного в пустой квартире, ложилась на диване в кабинете отца и видела, что на кухне почти всю ночь горит свет. Это означало, что он опять не ложился. Утром она видела на столе пустую бутылку от коньяка или водки и полную пепельницу окурков.

Денис спал на диване не раздеваясь, и на лице его были такие страдание и мука, что Марине становилось физически больно. И еще отчего-то очень страшно…

Однажды ночью она не выдержала и вышла на кухню. Он сидел за столом и плакал, уронив голову на руки.

Она подошла к нему и прижала его голову к своей груди.

– Не уходи, – попросил он, – пожалуйста, не уходи. Я понимаю, как я тебя достал. И что ты со мной возишься, как с малым дитем? И какого черта тебе все это надо? Да и кто я тебе? Никто. Так – приятель, – усмехнулся он, – дружок по автостопу.

Она покачала головой.

– Не дружок, а попутчик, – поправила она. – А мама говорит, что попутчик – это совсем немало. Попутчик – это почти спутник. Если получится.

Она взяла его за руки и повела в комнату.

Через месяц они расписались.

Жизнь, собственно, особенно не изменилась. Теперь они жили у Дениса и так же ходили в институт, встречаясь по вечерам после занятий.

Он сразу воспрял духом, и из него образовался отменный добытчик – радуясь как дитя, он притаскивал из магазина то курицу, то сосиски и пытался к ее приходу приготовить ужин.

В воскресенье они убирали квартиру, стирали, гладили, готовили ужин – что-нибудь с претензией на изыск, например, мясо по-польски с сыром и луком, пекли кекс или незатейливую шарлотку.

Иногда приезжала ее мать, гордо именуемая отныне тещей. И это превращалось в настоящий семейный ужин – с долгими и подробными разговорами про общие и личные проблемы, устройство быта или планы на будущее.

Мать тоже повеселела и как-то расцвела, почувствовав свободу и покой.

– Ничего не готовлю, Маринка! – словно оправдывалась она. – Ни черта не делаю. В первый раз в жизни. Приду с работы, попью чайку с тортиком и к телевизору. Или с книжечкой на диван. Райская жизнь! – умилялась она.

За дочь она была спокойна – ничто не предвещало плохого. Видела, что Марина довольна. Прошли нервозность и тревожность. С мужем отношения ровные. Наверное, это и хорошо…

В конце концов, семейная жизнь – это не котел с кипящими страстями, а ровные, пусть однообразные и довольно мещанские будни. Ужин, тихие разговоры, обсуждение общих проблем. Планы и мечты. Обычная человеческая жизнь, ценнее и дороже которой нет.

Бог с ними, со страстями. Ну их к лешему! Надо учиться жить с умом и пусть даже с расчетом.

Дочь нашла положительного и перспективного человека с квартирой в центре. И еще – уважение и любовь. В зяте мать почему-то не сомневалась. Да и как можно не полюбить ее Марину?

А про то, что в душе у дочери, старалась не думать.

Ведь все хорошо, правда?

И было действительно все хорошо. Вот ничего не сказать и не отыскать плохого! Марина с Денисом не ругались и даже почти не спорили. Найти общий язык было не трудно.

Она уже стала привыкать к чужой и просторной квартире с высокими потолками, так непривычными ей.

Даже вполне уловимый запах беды и трагедии, казалось, почти выветрился, вытравился из этого дома.

В доме стали появляться люди – друзья Дениса. И о них тоже нельзя было сказать ничего дурного. Марина резала винегрет, пекла блины, накрывала стол скатертью, и ей казалось, что все это – настоящая семейная жизнь.

Только иногда, крайне редко, она вдруг замирала и на секунду останавливалась. В голове возникал непонятный вопрос: «А что я здесь делаю? По какому праву я здесь ем, сплю, хозяйничаю? Что делаю я рядом с этим человеком? Близким, почти понятным, даже почти родным? А вот любимым ли… Я называюсь его женой, варю ему по утрам кофе, глажу его рубашки. Сплю у него на плече. Целую его, когда он приходит домой. Но… Люблю ли я его?… И весь этот наш брак и наша семейная жизнь… Какая-то случайная, поспешная, что ли… Нелепая… Одна, задыхаясь от одиночества, пожалела. Другой задыхался от одиночества и позволил себя пожалеть… Просто так сложилось – и все. Совпало. Он один, и я одна. И оба с разбитыми сердцами. Попутчики… А вот спутники ли? И должно ли было все это сложиться и совпасть?»

Иногда, исподволь наблюдая за мужем, она видела его растерянный и потерянный взгляд.

Любит ли он ее? Вроде бы и сомневаться грех… От него – ничего плохого. Одно хорошее. А может, это просто – благодарность? За то, что она оставила его жить на белом свете?

Осенью, на последнем курсе, Марина поняла, что беременна. Радость была всеобщая – и муж, и мама – все были искренне счастливы. И тогда она подумала: «Значит, все правильно. Так тому и быть». Потому что, если бы все это было неправильно, вряд ли такое бы с ними случилось. Вот такая наивная девочка двадцати двух лет. Смешно, ей-богу.

Что будет с дипломом и с распределением, Марина старалась не думать. Да и мама успокаивала: «Помогу, перейду на полставки, словом, не брошу, не сомневайся, справимся».

Поговаривали даже о том, чтобы на первых порах мама переехала к ним. Квартира огромная, всем места хватит. Ходила Марина тяжело – токсикоз, обычно мучающий беременную женщину первые три месяца, продолжался почти полгода. Марина скисла, приуныла и совсем потеряла интерес к жизни. Муж особой поддержки не выказывал, иногда, впрочем, попрекая Марину в унынии.

А мама… Ну, тут вообще – чудеса. Неожиданные, прямо сказать.

Людмила Петровна перед дочкиными родами и предстоящими хлопотами решила себя побаловать и съездить в туристическую поездку в ГДР. Берлин, Дрезден, Росток.

Денег скопила и, оправдываясь, объяснила, что едет за приданым – ползуночки, пинеточки, костюмчики и прочая необходимая и приятная мелочь, которой у нас днем с огнем, знаете ли… И – ту-ту, в дальний путь на целых десять дней.

А вернувшись, повела себя довольно странно – объявилась только дней через пять, смущенная, беспокойная и непривычно неловкая, – то чашку уронит, то вазу локтем заденет. Марина даже спросила – все в порядке, мамуль?

Мать покраснела и отвела глаза, залепетав что-то невразумительное.

И так продолжалось довольно долго – постоянно находились причины, почему она не может заезжать так часто, как прежде, по телефону говорила отрывисто и коротко, точно куда-то спеша. Покрасила в невообразимый рыжий цвет волосы, надела джинсы и встала на каблуки.