Мария Метлицкая - Женщина-отгадка

В общем, он не вписывался в картину прекрасной и по-лубочному красочной новой жизни.

И еще умерла мама… На даче. Возилась на огороде, пытаясь вырастить «урожай». Стало плохо с сердцем. «Скорую» не вызвала, решила не беспокоить соседей. И тихо под утро отошла. Хватились соседи – к вечеру. Что-то не видно Ирины Ивановны. Зашли в дом…

После похорон Андрею жить совсем расхотелось. Подумал: «А ведь никого не осталось. Совсем никого. Ни Ксюша, ни Степка не в счет…»

И тогда он уехал. Все крутили пальцем у виска – все умные сейчас, наоборот, возвращаются оттуда. А ты – туда!

Нет, определенно – лох. Трус и немощь. Впрочем, какое нам дело до неудачников! Он всегда был такой. Чему удивляться?

Помогла ему, кстати, бывшая жена Жанка, прислав в виде невесты для фиктивного брака какую-то потрепанную и немолодую лесбиянку, заплатив ей, нищей, за это приличные деньги. Жанка вполне могла это себе позволить – дантист процветал и был, как всегда, великодушен. Впрочем, в этом никто и не сомневался. В смысле, в его процветании. Жанка любила быть благородной, тем более что это не стоило ей особенных усилий. Хотя как сказать… И тетку нашла, и денег отвалила…

В Америке он чувствовал себя одуревшим и растерянным – от пейзажа за окном, от дорог, ровных, как зеркало, от домиков с уютными двориками, от небоскребов, убегающих в небо, от блестящих и чистых машин. И самое главное – от улыбок случайных прохожих. И еще какого-то спокойствия и уверенности, неведомых доселе, – здесь тебя не унизят и не оскорбят!

Ему казалось, что он пребывает в каком-то сне – вот сейчас проснется, откроет глаза и… окажется в съемной квартире с чужой и ветхой мебелью, с облезлым чайником на облезлой плите, мутным зеркалом в ванной, отлично, впрочем, скрывающим помятую утреннюю физиономию.

И пейзажем за окном – два ржавых рыжих помойных бака, огромные каркающие вороны, беседующие друг с другом на краях этих баков, облезлая собачонка, крутящаяся около по-цыганистому шумных ворон, и рваный асфальт, по которому грохочут, наверняка чертыхаясь, водители облезлых иномарок и еще более облезлых «Жигулей». «Приличных» машин в этом районе не было.

И снова будет день – мутный, тяжелый, бесполезный… Он сядет за письменный стол и положит перед собой лист белой бумаги. И уставится в грязное окно… А потом, словно спохватившись, начнет писать – сначала увлеченно, с азартом, а через пару часов пробежит по страницам глазами, и опять подступит такая тоска… Хоть волком вой. И он набросит куртку, влезет в старые разношенные кроссовки и выйдет на улицу. В ближайшем магазине возьмет дешевой водки, колбасы и хлеба. И заторопится домой, обратно в теплое нутро чужой квартиры. И там, открыв бутылку и нарезав закуски, выпьет первый стакан. Сначала станет легче – ненадолго, на полчаса. А вслед за вторым и третьим…

Станет еще тоскливей, еще беспросветней… И он рухнет в неразобранную постель и – дай-то бог! – провалится в темный и беспокойный сон.

Про утро лучше не думать… Проснувшись, он будет ненавидеть себя пуще прежнего, ненавидеть белеющие в темноте комнаты листы на столе, ненавидеть крики наглых ворон, серую муть за окном, бензиновый запах, телевизор, орущий у старухи-соседки за стенкой…

Но больше всех все же – себя.

Даже Степка, друг нежный, ему не компания теперь – вернее, он – Степке. Тот весь в удачном бизнесе, при молодой любовнице, жена в загородном доме муштрует прислугу, дитятко учится, естественно, за границей.

А дружок его, подтянутый (бассейн, ушу, массаж), деловой, в ослепительных ботинках и костюмах, на такой же, естественно, ослепительной тачке, будет стараться поскорее закончить телефонный разговор: «Прости, старина, дела».

И звонить ему Андрей скоро перестанет.

Нет, это был не сон – за прозрачным, словно воздух, оконным стеклом зеленела изумрудная лужайка, голубело небо, пахло цветами, свежей зеленью, хвоей и чистотой, что ли, – давно забытый запах.

Его поселили в домике для гостей – три комнаты, ванная размером с его бывшую квартиру. За завтраком – Фима уже в офисе – Жанка пьет сок и кофе, под белой салфеткой круассаны – приличные, из французской бэйкери, по словам гостеприимной хозяйки.

Жанка посмеивается.

– Что, одурел, любезный?

Андрей в смущении кивает.

– А что, заметно?

– Не ты первый, не ты последний, – кивает Жанка.

Рассказывает про Саньку:

– Балбес, ленивец, ищет себя, блин, – короче, весь в тебя! А вот дочка умница. И в школе, и в гольф, и в хоре поет. Гены, никуда не деться!

Девочка спускается к завтраку – смешная, неуклюжая, на коротких и толстых ножках, в очках с большими диоптриями.

Жанка ловит его взгляд и вздыхает.

– Не красавица. А жаль. Зато сынок твой Аполлон! Только толку…

Рассказывает, что Санька в Филадельфии «гоняет балду», «типа, учится» и живет с черной девкой. Красотка, правда, но… «Ты понимаешь!»

Когда приедет? Да черт его знает. Да, сказала, что папаша прибыл. Думаешь, ему это интересно? Он тебя даже не помнит!

Андрей молчит и смотрит в чашку с кофе. Опять почему-то такая тоска…

Жанка продолжает:

– На работу устроишься – мне нужен садовник, хотя какой из тебя садовник… Садовник из тебя как из говна пуля, – тяжело вздыхает она. – Иди в такси! Работа всегда будет. Жить можешь пока тут, поставлю тебе плитку, холодильник есть.

Он мотает головой.

– Спасибо, но нет. Квартиру сниму, только одолжи денег, ну, если сможешь! – Он смотрит на нее и краснеет.

– О’кей! – Жанка облегченно вздыхает. – Денег дадим, – подчеркивает слово «дадим», – хату снять поможем, да и в такси тоже есть зацепки.

– Благодетельница, – шепчет Андрей и прикладывается к ее ручке.

Она недовольно хмурится.

– Началось?

Она уходит в дом, и он смотрит ей вслед – хороша она еще так, что учащенно бьется сердце. Она, словно догадываясь, идет медленно, покачивая бедрами, словно чувствуя его взгляд. Андрею становится смешно и даже чуть легче.

Одолженных денег хватит на три месяца аренды крошечной квартирки без кухни и лифта, в черном районе и чуть-чуть «на хлеб». И все же, оказавшись в этой конурке, он впервые вздыхает свободно и полной грудью. Стоит у окна, курит и верит, что все в его жизни будет хорошо. Ну или почти хорошо.

Во всяком случае, лучше, чем было. Хотя это совсем не трудно – после почти вбитого в потолок крюка и намыленной веревки. В образном, разумеется, смысле.

По вечерам Андрей изучал карту города, хайвеи и объездные пути. Помогали и ребята-таксисты, тоже из наших бывших. Иногда звонила Жанка и интересовалась его жизнью, советуя «поскорее найти бабу, здесь одиноких море, пристроишься – и хорошо».

А ему было хорошо одному. Какая, к черту, баба! И представить трудно. И что он может ей, этой гипотетической «бабе», предложить?