Джон Дос Пассос - Манхэттен

— Давайте играть в зверей.

— Но нас всего трое. Втроем скучно.

— А в последний раз ты сам смеялся так, что мама велела нам прекратить игру…

— Мама велела прекратить игру, потому что ты ударила маленького Билла Шмутца и он заплакал.

— А что если мы сойдем вниз и посмотрим на поезда? — предложил Джимми.

— Нам вечером не разрешают сходить вниз, — строго сказала Мэзи.

— Давайте играть в биржу. У меня на миллион долларов бумаг для продажи, Мэзи будет играть на повышение, а Джимми — на понижение.

— Хорошо. А что мы должны делать?

— Бегайте, громче кричите… Ну, я начинаю продавать.

— Прекрасно, господин маклер, я покупаю всю партию по пяти центов за штуку.

— Нет, ты неправильно говоришь… Говори: девяносто шесть с половиной или что-нибудь в этом роде.

— Я даю пять миллионов! — закричала Мэзи, размахивая пресс-папье с письменного стола.

— Сумасшедшая, они стоят только один миллион! — заорал Джимми.

Мэзи остановилась как вкопанная.

— Что ты сказал, Джимми?

Джимми почувствовал, как жгучий стыд пронизал его; он опустил глаза.

— Я сказал, что ты сумасшедшая.

— Разве ты никогда не был в воскресной школе? Разве ты не знаешь, что в Библии сказано: «Если ты назовешь своего ближнего сумасшедшим, то попадешь в геенну огненную»?

Джимми не смел поднять глаза.

— Я больше не буду играть, — сказала Мэзи, выпрямившись.

Джимми каким-то образом очутился в передней. Он схватил шляпу, сбежал вниз по белой мраморной лестнице, мимо шоколадной ливреи и медных пуговиц лифтера, в вестибюль с розовыми колоннами и выскочил на улицу. Было темно и ветрено. Во мраке маячили зыбкие тени и гулко раздавались шаги. Наконец он добежал до гостиницы, взобрался по знакомой красной лестнице. Он шмыгнул мимо маминой двери. Пожалуй, еще спросит, почему он так рано пришел домой. Он вбежал в свою комнату, запер дверь на ключ и прислонился к ней, задыхаясь.

— Ну, ты все еще не женат? — спросил Конго, как только Эмиль отворил ему дверь. Эмиль был в нижнем белье. В комнате, похожей на обувную коробку, было душно, она освещалась и отоплялась газовым рожком под жестяным абажуром.

— Где ты был все это время?

— В Бизерте, [97] Бизерт (Бизерта) — тунисский порт на Средиземном море. в Трондье… [98] Трондье — второй по величине город и порт в Норвегии. Я хороший моряк.

— Гнусное это дело — быть матросом… А я вот скопил двести долларов. Служу у Дельмонико.

Они сели рядом на неубранную кровать. Конго вынул пачку египетских папирос с золотыми мундштуками.

— Четырехмесячное жалованье! — Он хлопнул себя по ляжке. — Видел Мэй Свейтцер? — Эмиль покачал головой. — Надо мне разыскать этого постреленка… Знаешь, в этих проклятых скандинавских портах бабы подъезжают к пароходам в лодках — здоровые, жирные, все блондинки…

Оба молчали. Газ шипел. Конго вздохнул со свистом.

— C'est chic ça, Delmonico! [99] Дельмонико, это так шикарно! (фр.) Почему ты не женился на ней?

— Ей хотелось, чтобы я околачивался около нее просто так… Я повел бы дело гораздо лучше, чем она.

— Ты слишком мягок. Надо быть грубым с женщинами, чтобы добиться от них чего-нибудь. Заставь ее ревновать.

— А ей это безразлично.

— Хочешь посмотреть открытки? — Конго достал из кармана пакет, завернутый в газетную бумагу. — Вот это Неаполь; там все мечтают попасть в Нью-Йорк… А это арабская танцовщица. Nom d'une vache, [100] Ну и телки (фр. — амер. сленг). как они танцуют танец живота!

— Стой, я знаю, что мне делать! — вдруг крикнул Эмиль, бросая открытки на кровать. — Я заставлю ее ревновать.

— Кого?

— Эрнестину… Мадам Риго…

— Конечно, пройдись несколько раз по Восьмой авеню с девочкой, и я ручаюсь, что она сдастся.

На стуле подле кровати зазвонил будильник. Эмиль вскочил, остановил его и начал плескаться под рукомойником.

— Merde, надо идти на работу.

— Я пойду поищу Мэй.

— Не будь дураком, не трать все деньги, — сказал Эмиль; он стоял перед осколком зеркала и, скривив лицо, застегивал пуговицы на чистой рубашке.

— Абсолютно верное дело, я вам повторяю, — сказал человек, приблизив свое лицо к лицу Эда Тэтчера и похлопывая по столу ладонью.

— Может быть, это и так, Вилер, но я уже видел столько банкротств, что, честное слово, не хочу рисковать.

— Слушайте, я заложил женин серебряный чайный сервиз, мое бриллиантовое кольцо и все детские вещи. Это верное дело. Я не взял бы вас в долю, если бы мы не были друзьями и если бы я не был должен вам деньги. Вы получите двадцать пять процентов на вложенный капитал завтра к двенадцати часам. Потом, если захотите все придержать, — придерживайте, а нет — так продавайте три четверти, держите остальное два или три дня и вы будете крепки, как… как Гибралтар.

— Я знаю, Вилер, это заманчиво.

— Черт возьми, дружище! Неужели вам охота коптеть всю жизнь в этой проклятой конторе? Подумайте о вашей дочке.

— О ней-то я и думаю.

— Но Эд, Гиббонс и Свендэйк начали уже покупать сегодня вечером перед закрытием биржи по три цента. Клейн теперь поумнел и явится завтра на биржу к первому звонку… Увидите — вся биржа набросится на них…

— До тех пор, пока раздувающая это грязное дело шайка не переменит курса… Я знаю эти дела насквозь, Вилер. Что и говорить, искушение большое… Но я проверял слишком много книг обанкротившихся фирм…

Вилер поднялся и бросил сигару в плевательницу.

— Ну, поступайте как знаете, черт с вами! Вам, стало быть, нравится быть рабом Хаккензака и работать по двенадцати часов в день…

— Я верю, что пробьюсь, если буду работать.

— Что за польза от нескольких тысяч, когда вы стары и ни от чего уже не получаете удовольствия? А я дойду до цели!

— Идите, идите, Вилер, — пробормотал Тэтчер.

Тот вышел, хлопнув дверью.

Большая контора с рядами желтых столов и пишущих машин в чехлах была погружена во мрак. Только на том столе, где сидел над счетами Тэтчер, горела лампа. Три окна в глубине конторы не были завешены. В них Тэтчер видел отвесные громады домов, горевшие огнями, и плоский кусок чернильного неба. Он писал меморандумы на длинном листе бумаги:

Акц. О-во Фан-Тан. Импорт и экспорт.

Отделения: Нью-Йорк, Шанхай, Ханькоу…

Баланс перенос — 345 789 84

Недвижимость — 500 087 12

Прибыли и убытки — 399 765 90

— Шайка бандитов! — проворчал вслух Тэтчер. — Ни одного слова правды. Никаких у них нет отделений. Ни в Ханькоу, нигде…

Он откинулся на спинку стула и уставился на улицу. Дома темнели. Он уже мог видеть звезду на кусочке неба. «Однако надо пойти поесть. Для желудка это очень вредно — так нерегулярно есть, как я ем. А что, если рискнуть и послушаться Вилера?… Эллен, как тебе нравятся эти розы? У них стебли длиной в восемь футов. Ну-ка, посмотри на мой план заграничной поездки — мы с тобой поедем за границу, надо закончить твое образование. Да, все-таки жалко покидать нашу новую чудную квартиру — она выходит окнами прямо в Центральный Парк… А в городе — Институт присяжных счетоводов, Председатель Эдвард С. Тэтчер…» Облака потянулись по кусочку неба, скрыли звезду. «Рискнуть, рискнуть… В сущности, все — спекулянты и игроки… Рискнуть — и выйти с руками, полными денег, с карманами, полными денег, с толстой чековой книжкой, с подвалами, полными денег. Если бы я только смел рискнуть. Глупо попусту думать об этом, только время терять. Ну-ка, займись Импортным о-вом «Фан-Тан». Облака, чуть окрашенные пурпурными отсветами улиц, быстро проплывали по кусочку неба, рассыпаясь.