Жиль Легардинье - Лучше поздно!..

Тома зачитался, сидя на полу, и у него затекла спина. Он бросил взгляд на поцарапанный циферблат своих часов. Долгожданный момент настал. Он закрыл свою тетрадь с записями, которая была заполнена почти целиком, и положил ее возле плюшевого зайца и медвежонка – теперь они должны были ее охранять. Доктор вышел из комнаты, посвященной Эмме, на пороге окинув ее растроганным взглядом. Это, вне всякого сомнения, была самая живая комната в его квартире. Если бы он не опасался быть услышанным и поднятым на смех бдительными постояльцами, то пожелал бы доброй ночи каждой игрушке, уделив особое внимание фигурке маленькой обезьянки с малышом на спине.

Тома пересек лестничную площадку и осторожно вошел во вторую служебную квартиру. Умение терпеливо дожидаться своего всегда было его козырем. Именно в этот час он впервые услышал таинственное пение, и с тех пор каждую ночь надеялся снова им насладиться.

Чтобы оставаться незаметным и не включать свет, он захватил с собой фонарик. Среди ночи было сложно наводить здесь порядок, поэтому он просто ходил из одной комнаты в другую и составлял список того, что нужно будет сделать, чтобы жилье стало более уютным. Свет фонаря выхватывал из темноты отдельные участки. Кое-какую мебель придется убрать, но многие предметы, если их отмыть, вполне могут пригодиться. Зато от коробок точно нужно избавляться. Сложенные друг на друга, они загромождали пространство. Верхние были открыты, и из них торчал разный хлам: пыльная старая гитара, полдюжины детских сидений для туалета, которые вряд ли могли пригодиться взрослым постояльцам этого дома.

Подавшись назад, чтобы прикинуть размеры комнаты и определиться, куда поставить кровать, Тома наступил на какой-то ящик и потерял равновесие. Он едва успел ухватиться за стену, но сильно ударился плечом и выронил из рук фонарик, нарушив тишину. Его первая мысль была о Франсуазе – он надеялся, что не разбудил ее. Выругавшись, он распрямился и стал отряхивать рукав. И тут же застыл на месте. Он услышал пение.

Тот же роскошный тенор. Мощный, но далекий. Доктору не удавалось разобрать мелодию. На секунду он подумал, что это может быть старый радиоприемник, забытый в шкафу, изношенные аккумуляторы которого время от времени включались. Тома открывал все шкафы, прижимался ухом к стенам и даже к полу, но не добился результата. На цыпочках, старательно обходя все препятствия, он подошел к окну и распахнул его.

Сомнений не было – пение доносилось снаружи. Он подумал о том, чтобы перелезть через подоконник и выпрыгнуть прямо из окна, но было слишком высоко. Тогда он торопливо направился к лестнице в конце коридора, ведущей прямиком на улицу. Держа фонарик в зубах, Тома спускался по металлическим ступеням, опираясь на поручни, чтобы создавать как можно меньше шума. Он молился, чтобы пение не закончилось до тех пор, пока он не обнаружит его источник.

Волшебный звук разливался по ночному саду подобно туману. Бесшумно ступая, Тома осторожно завернул за угол дома, направляясь к фруктовому саду. Несмотря на поздний час, в комнате Элен еще горел свет. Удивившись, доктор выключил фонарик и подошел ближе. Когда до дома осталась лишь пара метров, он заметил, что окно пожилой дамы открыто. Тома отчетливо слышал ее слова. Она рассказывала своему собеседнику, наверняка воображаемому, до какой степени он красив и как ей тяжело жить в его отсутствие. В другое время одиночество Элен тронуло бы доктора, но сейчас он был слишком увлечен своими поисками. Осознав, что больше не слышит пения, он вернулся назад, встревоженный тем, что мог его потерять. Но вскоре с облегчением услышал его снова.

В полной темноте, выключив фонарик, Тома направился к реке на поиски звука. Он пересек будущий огород Полин и споткнулся об остатки бортика детской песочницы. В некоторых местах пение становилось более явственным, в других – необъяснимым образом пропадало. Продолжая поиски, доктор прошел мимо пролома в стене бывшего завода. Он еще ни разу не слышал певца так отчетливо. Тома решил перебраться на ту сторону.

Он раздвинул колючие кусты, расчищая себе дорогу. Колючки рвали одежду, но ему было все равно. Оказавшись по ту сторону стены, Тома окончательно убедился, что находится на верном пути. Теперь он слышал голос очень ясно, различая даже звуки оркестра на заднем плане. Это была опера. Пуччини или Верди. А может, Бизе или Россини. Эти арии напомнили ему отца, тот слушал их воскресными вечерами, пока Тома с сестрой принимали ванну.

Доктор обогнул технические помещения и вышел на большую бетонированную площадку. Между плитами пробивались сорняки. Он быстро пересек открытое пространство, пригнувшись, как он это делал в Анголе, чтобы не попасть под пули снайперов. Подойдя к разгрузочной платформе, взобрался на нее, чтобы попасть в цех. Музыка становилась все громче. Доктор заметил приоткрытую дверь черного хода. Плиты на полу были разбиты. Он скользнул внутрь. Голос все звучал. Несмотря на его приглушенность, было ясно, что он доносится из этого здания.

Стены были покрыты граффити, пол завален не только промышленным мусором, но и пустыми пивными бутылками. Были также следы костров. Тома стало не по себе, но он был полон решимости довести дело до конца. Продолжая идти на звук, он перешел в соседний ангар, очень длинный, с высокими потолками. Воздух был пронизан чарующими звуками, в бывшие вентиляционные отводы проникал лунный свет, и Тома показалось, будто он попал в собор. Если бы он не опасался, что певец может замолчать, то так и остался бы здесь стоять, наслаждаясь захлестнувшими его чувствами.

Доктор шел вперед, полагаясь только на свои ощущения. Он подвернул ногу, наступив на рельс, но даже не остановился. В полумраке бесформенные каркасы станков были похожи на зловещих монстров с огромными лапами. Но пока раздавался голос, Тома ничего не боялся. Он слышал только его. Ничего страшного не могло случиться, пока звучал этот невероятный голос. Словно искусство обладало мистической властью прогонять зло.

Другой, менее сильный голос, иногда присоединялся к голосу певца. Проходя мимо вентиляционной решетки, Тома застыл на месте: музыка доносилась отсюда. Он окинул взглядом изгибы трубы, обошел ее и оказался перед бетонной лестницей, уходящей в глубины промышленной зоны. Он включил фонарик и начал спускаться вниз.

Ступени шли вокруг ржавого грузового подъемника. На каждом уровне пение приобретало новую звучность, все более и более чистую. Вскоре Тома добрался до самого низа. Голос был где-то поблизости. Пел какой-то мужчина, похоже в унисон с аудиозаписью. Но наиболее волнующей была не сама запись: тот, кто подпевал ей сейчас во весь голос, сам вполне мог бы стать звездой оперы. Его тембр был низким, дыхание мощным, но больше всего Тома потрясло то, сколько чувства певец вкладывал в исполнение.