Жиль Легардинье - Лучше поздно!..

– Он никогда никому так не радовался, кроме меня…

– Ревнуете?

– Нет. Скорее грущу. Однажды он, возможно, меня покинет ради кого-то, кто будет лучше о нем заботиться. Кто угодно может предложить ему более комфортную жизнь.

– Вы изводите себя из-за ерунды. Собаки – преданные существа. Вы с Аттилой будете вместе всю жизнь.

Эти слова тронули Майкла. Чтобы не поддаться эмоциям, он поспешил сменить тему:

– Ваш будущий жилец приезжает завтра?

– Сначала он просто посмотрит, подходит ли ему жилье.

– Я уверен, что ему понравится. Квартира замечательная.

Тома отметил, как изменился его голос.

– Мое предложение остается в силе, – тут же отреагировал он. – Если пожелаете, я найду вам здесь место.

– Спасибо, но я не хочу, чтобы у Аттилы так быстро поменялись привычки. Он и без того рвется к вам, стоит мне открыть бронированную дверь. И потом, если я начну петь здесь по ночам, ваши постояльцы будут жаловаться…

– Напрасно вы так думаете. Я знаю по крайней мере одну даму, которая будет просто счастлива. Вы когда-нибудь пели на публике?

– Никогда.

– Даже для своих близких?

– Я был настолько робок, что закрывался в своей спальне, а все слушали меня из соседней комнаты. Я растворяюсь в музыке, пропускаю слова через себя, и мне кажется, что я становлюсь другим. Я боюсь, что, если меня увидят, то будут надо мной смеяться.

– Все артисты растворяются в своем искусстве, и никто, кроме законченных недоумков, над ними не смеется. Именно за эту способность ими и восхищаются. И как раз из-за этого мне захотелось вас разыскать. Вы знаете, Майкл, каждый вечер я подхожу вон к тому окну, что сзади вас, и открываю его в надежде услышать ваш голос. Именно здесь я услышал ваше пение в первый раз. Это восхитительное воспоминание. Волшебный момент.

– Вы не очень разочаровались, увидев того, кто скрывается за этим голосом?

– Майкл, сделайте одолжение, перестаньте себя принижать. Скажите, какую фразу вы меньше всего хотели бы сейчас услышать?

– Простите?

– Что вас больше всего пугает?

– Я не знаю…

– Мне придется вам это сказать, чтобы отвести проклятие, которое вы сами на себя наложили. Больше всего на свете вы боитесь, что кто-нибудь подойдет к вам и бросит в лицо: «Майкл, ты никчемный человек, ты профукал все шансы, которые у тебя были и ради которых твоя мать пожертвовала последним. Ты должен был получить образование, а живешь как клошар в какой-то дыре. Ты все испортил. Ты опозорился».

Майкл Тибен, опешив, уставился на доктора, словно только что получил пощечину. Его нижняя губа задрожала. На этот раз он не сумел сдержать волнения, которое нарастало быстрее, чем мчался Аттила.

Увидев первую слезу, стекающую по щеке молодого человека, доктор обнял его.

– Поплачь, дружок, поплачь. И пусть эти слезы смоют все твои страхи. Больше никто не сможет ранить тебя, сказав тебе эти слова, потому что ты их уже услышал. Не обижайся на меня. Я сказал тебе то, чего ты боишься, а не то, что я о тебе думаю.

Майкл обмяк в руках доктора и разрыдался по-настоящему.

– Поплачь, поплачь. В своей жизни мне приходилось сообщать родителям, что их ребенок не выживет. Я вынужден был признаться мужчине, что не могу спасти его супругу. Я так часто терпел неудачу и видел несчастье… Я вижу твою жизнь, Майкл, и поверь мне, хоть она и нелегка, у тебя есть все шансы на успех. У тебя есть будущее. Не делай того, чего бы ты никогда не сделал со своей собакой. Не бросай себя.

– Ну что, Тео, как дела в школе?

Полин ответила с кухни раньше своего сына:

– Лучше поговорите с ним о голоде, царящем в мире, или о черной дыре, поглощающей галактику, потому что… Тео подошел к доктору и тихо признался:

– Я нагрубил учительнице…

– Порыв страстей или имелись веские основания?

– Я очень расстроился, потому что она заставила нас играть в футбол с мелюзгой.

– Значит, порыв страстей. Это до добра не доводит. А кто для тебя мелюзга?

– Подготовительная группа. Они даже не могут вести мяч, кривоногие.

– Понятно. Значит, кривоногие – это оскорбление.

– Ну да. Эти подготовишки ползают еле-еле, улитки несчастные.

– Но ты сам недавно был подготовишкой.

– Да, но я не был таким.

– На самом деле?

– Конечно! Я быстрее их бегал. У меня как будто крылья были!

– У бабочки вырастают крылья, когда она перестает быть гусеницей, а не улиткой.

– Значит, подготовишки еще гусеницы.

– Ты делаешь успехи.

– Бабочка или улитка, какая разница, в футбол и с гусеницами не играют.

Появилась Полин с тарелкой для Тео на подносе. – Что вы тут замышляете оба? Думаете, я ничего не слышу?

Тео подмигнул доктору, пока его мать усаживалась рядом.

– Страшно подумать, сколько раз я обедала тут одна… Тоска зеленая! Да еще все эти нарисованные зверушки таращатся на тебя. Глаза выпученные, улыбки застывшие, а эти термоядерные цвета даже с годами не тускнеют… Просто жуть. Вот этот бобр явно под кислотой, он меня больше всего пугает, а вас?

Доктор бросил взгляд через плечо.

– А меня – скорее этот ежик. У него лицемерный вид.

– Что значит «лицеверный»? – поинтересовался Тео.

– Лицемерный. Это значит неискренний. Ему не хочется доверять. Но настоящие ежики очень милые.

– Вы прекрасный педагог, доктор, – развеселилась Полин. – Так ненавязчиво затронули тему антропоморфизма в искусстве. Если бы вы еще сумели в двух словах рассказать ему о вреде пальмового масла, содержащегося в его шоколадном печенье, вы бы здорово мне помогли.

– Я уверен, что он в состоянии это понять.

– Разумеется. Просто я, видимо, делаю что-то не так. А вы, с вашими воспитательными талантами, попробуйте, пожалуйста, объяснить этому ребенку, почему он не должен огрызаться учительнице.

В дверях гостиной появился Франсис. – Я вам не помешаю?

– Конечно нет. Заходите.

– Вы еще не перешли к кофе?

– Мы убирались наверху, – ответила Полин. – Садитесь, кофе сейчас будет.

Месье Ланзак устроился рядом с доктором и с необычной для него робостью спросил:

– Вы не возражаете, если я буду иногда с вами обедать? Телевизор меня больше не вдохновляет.

Тома насмешливо улыбнулся:

– Еж вашу медь, я же вам сам ровно это и предлагал!

– Ну, молодец, нашли как выражаться при ребенке! – возмутилась Полин.

– Ничего, ему как раз пора узнать суровую правду жизни, – заметил Франсис.

Тео тут же спросил:

– Месье, а что такое тампакс?

Полин поперхнулась:

– Ну давайте, поведайте ему суровую правду жизни! В это время раздался звонок, избавив месье Ланзака от необходимости распространяться на тему, которую он точно никогда не затрагивал перед своими новобранцами.

Тома бросил взгляд на часы и переглянулся с медсестрой.