Ирина Муравьева - Вечеринка (сборник)

Но иногда Адриана все же не выдерживала и начинала кричать, требуя от дочери то одного, то другого. Одри убегала в уборную, садилась на закрытую крышку унитаза, складывала ладони ковшиком и, обратив глаза вверх, громко просила Деву Марию взять ее к себе. Родители распахивали дверь и застывали на пороге с перекошенными лицами. Одри знала, что делала. Она напоминала им то время, которое они и так не могли забыть. Это было семь лет назад. Опухоль ее стала вдруг стремительно расти. Порт над левой ключицей, через который вводили лекарство, инфицировался, и поэтому назначили химиотерапию в виде больших ярко-желтых таблеток. Четыре таблетки в неделю. Она не могла проглотить ни одной. Ее выворачивало до крови.

– За каждую буду тебе покупать что хочешь! Ну, сделай усилие! – Отец орал так, что весь дом содрогался.

Она, умоляюще глядя, проглатывала. И тут же ее вырывало.

– Опять, блин, опять! – Отец убегал. Потом возвращался.

Четыре раза в неделю они отправлялись в уборную: она, мама, папа. Они – впереди, она сзади. Потом мама, вся побелев, говорила:

– Ну, детка, давай!

Протягивала на ладони таблетку. Папа держал стакан с апельсиновым соком и бутылочку воды.

Одри садилась на крышку унитаза и начинала молиться.

– Пресвятая Дева Мария! – Молилась она с той же интонацией, с которой по вечерам молилась Адриана. – Помоги мне проглотить лекарство! Сделай так, чтобы меня не вырвало! Или лучше возьми меня к себе! Возьми меня к себе!

Через две недели Адриана сказала, что больше не может. Ребенок погибнет. Начали искать гомеопатов, колдунов, наткнулись на румынскую гадалку, которая жила в доме, пахнущем шоколадом, и сама была какой-то шоколадной, почти черной, огненно-горячей. Одри заметила, что у нее волосатые ладони. Потом купили в китайском магазине лохматый маленький гриб, положили его в банку, залили соленой горячей водой, и он начал вдруг разрастаться, плескать какими-то жуткими белыми щупальцами. Она каждый день выпивала стакан слегка пузырящейся жидкости. Маша, которая часто ее навещала, беременная и под ручку с провизором, кричала своим звучно-бархатным голосом:

– Да шо вы рехнулись? Сережа, ты шо? Он, гриб этот твой, срет вам в банку, а вы потом эти срачки девчонке даете?

Настало время очередного снимка. От страха у Адрианы отказали ноги, она не смогла встать с постели. Снимок показал, что рост опухоли остановился.

Семь лет прошло, они ничего не забыли. Кровавая рвота на белом полу темнела, как будто ее не убрали.

Сергею удалось вырваться в Москву в самом конце весны. У отца юбилей: семьдесят пять лет. У брата родилась дочка.

– Конечно, езжай, – сказала жена. – Ну, как не поехать?

– Ты думаешь, справитесь? – спросил он, лукавя и с ней, и с собой.

– Возьми с собой Питера, – простодушно попросила Адриана. – У него каникулы. Пусть посмотрит Москву.

Потом он долго не мог забыть, как съежился от этой просьбы, как жалко забормотал, объясняя, что у брата сейчас остановиться нельзя, там младенец, а у отца всего две маленьких комнаты. Адриана вздохнула и промолчала.

Он взял билет на пятницу, тринадцатого, но до этого нужно было еще попасть в Майами, где девятого готовилась свадьба Мариты, сестры Адрианы. Марита была фантазеркой, поэтому свадьбу играли на пляже, куда, на горячий песок, пришел загорелый нотариус для регистрации брака. Вечером жених и невеста венчались в церкви Святой Терезы из Лизье, известной как «Маленький цветок Христа».

Весь день сильно парило, но к шести подуло свежим ветром с океана, и воздух наполнился не темнотой, но мягким зеленым туманом, в котором, как капли росы, далеко-далеко, дрожали почти не заметные звезды. Церковь стояла на тихой улице. Гостей было немного. Пока ждали жениха с невестой, Адриана и Одри принялись рассматривать фотографии святой Терезы. На нескольких изображениях девочка, похожая на статуэтку, нарядная, в подобранных, мелко завитых кудряшках, пытливо смотрела из узеньких рамок, и, видно, старалась понравиться всем, как свойственно только веселым, бесстрашным и любящим жизнь существам. На остальных фотографиях та же девочка с таким же пытливым и ищущим взглядом смотрела по-прежнему очень светло, открыто, но тени веселости не было, как не было и ни прически, ни платья, а был белый с черным чепец камелистки, скрывающий волосы.

– Она кто? – нахмурилась Одри. – Святая? Вот эта?

– Святая, – краснея, ответила ей Адриана. – Она была очень хорошей, прекрасной.

– А чем это? – У Одри зрачки почернели, и в каждом зажегся внутри огонек, как у волка.

– Она родилась в конце прошлого века в Нормандии. Отец ее был ювелиром, семья очень верующей.

Мари Франсуаза Тереза была самой младшей. И вроде бы, как говорили потом, росла как другие. Обычная девочка. Любила все праздники, музыку, танцы. Но много болела. И несколько раз ее просто чудом спасали. Не люди и не доктора. Ты же знаешь: тогда медицина была еще слабой. Она уверяла, что Бог ее спас. И всем говорила, что чувствует Бога. Почти даже видит Его. Но не ясно, не так, скажем, как я сейчас тебя вижу, а как-то иначе…

– Как я? – И Одри понизила голос до шепота. – Ну, мама, ты знаешь, что я вижу ангелов. Я с детства их вижу!

– Я знаю. И мы говорили об этом. И доктор тебе объяснял, что это, скорее всего, вспышки света, которые ты…

– Это ангелы! – У Одри вдруг перекосилось лицо. – Это ангелы!

– Да Господи, я же не спорю с тобой! Об этих вещах вообще нечего спорить.

– Ну, вот и не спорь! И плевать мне на доктора!

– Дай я доскажу. И потом эта девочка сама, добровольно, ушла в монастырь. Ей даже шестнадцати лет еще не было. И стала монахиней.

– Зачем?

– А потом, после смерти…

– Она умерла?

– Она очень болела. Поэтому рано совсем умерла. Мне кажется, лет в двадцать пять. Или раньше…

– А чем? У нее была опухоль?

Красные пятна, похожие на ягоды бузины, выступили на шее Адрианы.

– Нет, туберкулез. Это тоже болезнь. Сейчас его лечат довольно легко. Тогда еще не было наших лекарств…

В открытых дверях церкви, сильно освещенные закатным солнцем и словно горящие в этом огне, появились новобрачные. Марита, которая пару часов назад веселилась на пляже в простом белом платьице и босиком, сейчас была выше, стройнее и старше, как будто бы и не она. На лице ее не было никакой косметики, а фата заволакивала голову, как облако, и когда она под руку с женихом медленно шла к алтарю, облако вытянулось, и сквозь белую ткань слегка золотился пол церкви. Во время венчания женщины плакали, а Одри все время хотелось сбежать, поэтому крепко, до боли, она сжимала отцовскую руку.

Когда подъезжали к гостинице, она задремала. Потом вдруг внезапно и громко проснулась:

– Ну, вот! Я сказала себе, что увижу! Пожалуйста! Вот она. Ваша святая.