Майкл Морпурго - Слушай Луну

Но он все-таки немножечко был против и знал, что отец тоже, хотя вслух никто ничего не говорил. Ему вспомнилось, как отец всегда говорил ему, когда хотел подбодрить: «Всегда и во всем ищи хорошее, Альфи». Это было нелегко, но сейчас, стоя в углу и чувствуя себя глубоко несчастным из-за боли в костяшках, он изо всех сил старался следовать этому совету.

По крайней мере, подумал он, у него теперь есть компания, почти сестра, пусть и странная, пусть и молчаливая. Ему нравилось заглядывать к ней в комнатку наверху. Иногда, если мать просила его, он даже читал ей, а ведь он никогда прежде не читал никому вслух. Он даже в школе никогда не любил читать вслух из опасения сделать ошибку – мистер Бигли ошибок не прощал, – а с Люси Потеряшкой он просто читал книжку и слушал собственный голос. И ему нравилось относить наверх молоко с картофельной лепешкой, когда он возвращался из школы, нравилось оставаться в доме за главного, когда мама уходила проведать дядю Билли на берегу, поручив Альфи приглядывать за Люси. Но его все больше и больше тревожило ее молчание и отсутствующий вид, с которым она смотрела на него. Ему так хотелось, чтобы она что-нибудь ему сказала – хоть что, что угодно. Он пытался разговорить ее, пытался задавать ей вопросы. Но она лишь молча лежала в постели, уставившись невидящим взглядом в потолок. Задавать вопросы было без толку, потому что она ни разу ему не ответила. И разговаривать с ней тоже было без толку, потому что она то ли его не понимала, то ли не слушала. Она просто ни на что не реагировала.

И все же он каждый день ждал встречи с ней, хотя и сам толком не понимал почему. Отчасти это напоминало ему походы к дяде Билли. С Билли Альфи мог болтать часами, и, хотя тот лишь изредка хмыкал в ответ, Альфи знал, что дяде Билли приятно его присутствие, даже когда на него находил очередной приступ мрачности. В такие моменты он грустил. Альфи видел, что Люси тоже грустит, как и дядя Билли, и что ей, как и дяде, тоже нужна компания. Этого Альфи было достаточно. Ему нравилось составлять компанию Люси, даже при всей ее странности и молчаливости. По правде говоря, несмотря ни на что, общество девочки тоже было ему по душе.

Костяшки у Альфи до сих пор горели. Чтобы не думать о них, он стал думать про дядю Билли. Альфи, как и все в их семье, знал, что единственный способ вывести дядю Билли из очередного приступа хандры, как они это называли, – это разговаривать и разговаривать с ним. Иногда это срабатывало, иногда нет. Приходилось запасаться терпением. Дядя Билли мог хандрить по нескольку дней кряду, а если на него накатывало уж совсем сильно, он даже прекращал работы на «Испаньоле» и сидел в своей сараюшке на чердаке, глядя прямо перед собой, ни с кем не разговаривая и не притрагиваясь ни к какой еде, которую ему приносили. Но рано или поздно хандра отступала, и он снова на несколько недель превращался в Долговязого Джона Сильвера, целыми днями трудился на своей лодке в пиратской треуголке на голове, то бормоча себе под нос, то во все горло распевая песни.

Когда Альфи заходил к нему в один из таких дней, дядя Билли мог, не умолкая часами, рассказывать об «Острове сокровищ» и шпарить по памяти длиннющие куски текста. Альфи только диву давался, как ему это удается. Билли знал книгу наизусть от корки до корки и говорил о персонажах так, будто это были настоящие живые люди. Про Джима Хокинса он частенько говорил: «Славный парнишка и очень похож на тебя, юный Альфи». Примерно в таком же духе он рассуждал о безумном Бене Ганне, о капитане Флинте, о попугае и, само собой, о «красавице „Испаньоле“».

Когда Билли заводил речь об «Острове сокровищ», Альфи понимал, что для него это не вымышленная история, а нечто, происходившее на самом деле, нечто такое, что он прожил и до сих пор проживал каждый раз, когда говорил о книге или рассказывал какой-нибудь отрывок из нее. Иногда он даже называл Альфи «малыш Джим», и Альфи чувствовал, что для дяди Билли это вовсе не простая оговорка, что бывают мгновения, когда Альфи для него вправду становится Джимом Хокинсом. А он сам – Долговязым Джоном Сильвером, строящим себе корабль, новую «Испаньолу», на которой когда-нибудь, когда она будет готова, он снова отправится в плавание к Острову сокровищ. В такие дни он трудился не покладая рук от рассвета до заката: что-то пилил, стругал или прибивал на «Испаньоле», горланя пиратскую песню: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рому!»

Альфи стоял лицом в угол, тихонько напевая себе под нос песенку дяди Билли, чтобы не услышал мистер Бигли. Это была в равной степени песня неповиновения и песня ободрения. Напевать, шевелиться означало напрашиваться на затрещину от Зверюги Бигли. Глаза Люси – пара глазков в деревянной обшивке стены – в упор смотрели на него. С Люси, в отличие от дяди Билли, с которым это иногда могло и сработать, разговаривать было бесполезно. Она не желала выходить из своей раковины, что бы он ни говорил, сколько бы времени ни проводил с ней, и совсем не похоже было, что это когда-нибудь изменится. Альфи сжал и разжал кулаки. Костяшки по-прежнему болели. Он и дальше продолжит разговаривать с ней, он должен до нее достучаться. Если с дядей Билли получилось, то, может, и с Люси может получиться. «Всегда и во всем ищи хорошее», – прошептал он себе под нос. Получилось громче, чем он рассчитывал.

– А ну тихо! – рявкнул мистер Бигли.

Альфи внутренне сжался, готовясь получить затрещину. Она, конечно же, не заставила себя ждать, – и это было больно, но не так больно, как линейкой по костяшкам.

Шли недели, и иной раз Альфи думалось, что он говорит с Люси просто ради того, чтобы говорить. Не сидеть же обоим молча как истуканы. Он понимал, что разговаривает сам с собой, но все равно не умолкал. Альфи сообщал Люси все новости. Он рассказывал обо всем, что напроисходило за день в школе, к кому мистер Бигли больше всех придирался, кто получил тростью, кто – линейкой, кого поставили в угол, или про сокола сапсана, который парил над Сторожевым холмом, или про спящего тюленя, который нежился на солнышке на камнях в Камышовой бухте. Он изо всех сил пытался представить ей свой день интересным, а когда мог, то и смешным, какими бы унылыми и непримечательными они ни были. А большинство из них такими и были.

У Альфи, конечно, был большой опыт благодаря дяде Билли, но с Люси-то дело обстояло по-другому. Ведь она была совсем-совсем незнакомой. Дядю Билли он знал, знал как облупленного, знал от начала и до конца всю его печальную историю. Билли и его мать были близнецами. Они родились и вместе росли здесь, на Брайере, но, когда ему было пятнадцать, он поругался с отцом и сбежал в море, ничего не сказав сестре. Долгие годы мать не знала ни где он, ни что с ним случилось.