Майкл Морпурго - Слушай Луну

Правда, в том, что касалось речи, похвастаться Люси ничем не могла. Как ни выбивалась мисс Найтингейл из сил, девочка упорно отказывалась разговаривать. С письмом, впрочем, дело обстояло заметно лучше. Под чутким руководством мисс Найтингейл Люси, сперва медленно и робко, потом все более и более решительно, начала писать в своей тетрадке слова. Теперь Люси, как и все школьники, ежедневно выходила к доске. И мисс Найтингейл с удовлетворением отмечала, что девочка уже способна изобразить и кое-какие слова подлиннее, хотя писала она по-прежнему очень медленно и с трудом. С каждым днем буквы выходили у нее все лучше и лучше – пусть даже правописание нередко хромало, – часто она соединяла их автоматически, хотя никто не показывал ей, как это делается, что удивляло мисс Найтингейл. Письмо шло у нее более естественно, как будто она постигала его заново, открывая для себя что-то такое, что уже когда-то умела делать, но потом почему-то разучилась.

Люси вовсе не была ни неграмотным ребенком, ни запущенным, ни невоспитанным. Равно как, вопреки утверждениям мистера Бигли, не была она ни сумасшедшей, ни глупой. Если она и отставала в развитии, как он заявил, – а мисс Найтингейл отказывалась в это верить, – значит на то были веские причины, и она была исполнена решимости выяснить, что это за причины.

Подвижки Люси в письме, даже при всех ее трудностях с правописанием, давали мисс Найтингейл основания надеяться, что, если Люси смогла освоить письмо, вполне возможно, скоро сдвинется с места и ее речь. Но прежде всего она полагала, что должна получше узнать эту девочку, подружиться с ней, развеять все ее тревоги, каковы бы они ни были. Именно страх – мисс Найтингейл была в этом убеждена – и лежал в основе всех ее проблем. Надо избавить девочку от страха, завоевав доверие и дружбу, и, возможно, к Люси вновь вернутся и голос, и память.

Так что, вопреки требованиям мистера Бигли, она побуждала Люси при любой возможности садиться за пианино и играть. Гаммы девочка исполняла не слишком хорошо и, подобно большинству ребятишек, которых доводилось обучать мисс Найтингейл, выдающегося прилежания к ним не выказывала. Однако же у Люси был довольно обширный репертуар пьес, которые она знала наизусть и явно любила, и вот их-то она играла с огромным воодушевлением. Слушать ее было для мисс Найтингейл подлинным наслаждением. Ни разу еще она не встречала ребенка, который настолько растворялся бы в музыке. Когда Люси играла, она словно переносилась в совсем иной мир.

Мистер Бигли никогда не упускал случая напомнить мисс Найтингейл, что обучение детей игре на пианино не входит в ее обязанности, что инструмент стоит в зале для того, чтобы играть на нем гимны на собраниях, но она настаивала, что все дети должны иметь возможность заниматься тем, что они любят, поскольку это помогает им обрести уверенность в себе. Невзирая на свой юный возраст, мисс Найтингейл ничуть не боялась мистера Бигли и всегда решительно бросалась на защиту своих подопечных, что страшно его раздражало. Зато дети любили ее и доверяли ей. Для них она успела стать кем-то вроде старшей сестры – доброй и, когда нужно, строгой, но при этом понимающей и терпеливой и всегда готовой за них заступиться.

Она расписывала мистеру Бигли успехи Люси в самых радужных красках, зная, каким несправедливым и придирчивым он бывал к девочке – как и ко всем ребятишкам, у которых не ладилось с учебой или с поведением. Люси Потеряшка, надо полагать, вызывала у него особую неприязнь – неприязнь, которую он ежедневно подтверждал своим отношением к ней, а нередко еще и изливал в школьном журнале – мисс Найтингейл время от времени требовала, чтобы мистер Бигли дал ей почитать журнал, нравилось ему это или нет. Это ведь школьный журнал, а не его личный дневник, заявляла она, и потому она имеет полное право его читать!

На перекличке присутствовали тридцать три человека. Отсутствующих двое. У Аманды Берри корь. У Морриса Бриджмена снова грипп. Хотя в данном случае я подозреваю скорее притворство.

Мисс Найтингейл каждый день клянется, что Люси Потеряшка понемногу делает успехи, но я не вижу никаких тому доказательств. Она якобы стала лучше писать, но говорить до сих пор так и не начала, с другими учениками общается крайне редко, да и то посредством некоего подобия жестового языка, в качестве переводчика с которого выступает Альфред Уиткрофт. Эти двое практически везде ходят вместе. Два сапога пара.

Мисс Найтингейл называет ее замкнутой; я же полагаю, что она душевнобольная, а эта ее немота, притворная или нет, является признаком неустойчивой психики. Такому ребенку в школе определенно не место, о чем я неоднократно говорил доктору Кроу. Это мое твердое убеждение, и я неоднократно говорил как доктору, так и преподобному Моррисону о том, что ее необходимо изъять из семьи Уиткрофтов и из школы и поместить в медицинское учреждение, где ей будет обеспечен надлежащий уход. Я написал уже два письма в школьный комитет, но никакого ответа пока не удостоился.

За время выходных, похоже, через разбитое окно в класс залетела чайка. Я обнаружил птицу мертвой на полу, когда утром вошел в класс. Это повлекло за собой значительные неудобства. Я вынужден был отложить открытие школы на двадцать минут, чтобы успеть привести класс в порядок. Мисс Найтингейл сегодня на работу не вышла. У нее, по ее словам, «расшалились нервы». Как следствие, я вынужден был проводить занятия у всей школы целиком. Это абсолютно неприемлемо.

Погода ветреная, поэтому дети вели себя буйно. В наказание я запретил всем разговаривать во время обеда и оставил всех в школе после уроков.

К осени кусок кухни на ферме Вероника был полностью покрыт лоскутным одеялом из рисунков Люси. А в ее спальне за рисунками и вовсе не было видно стен. Когда начались первые осенние шторма – а в этом году они случались часто – и Альфи с Люси не могли ни ехать через пролив в школу, ни идти кататься верхом на Пег, она усаживалась за кухонный стол и принималась рисовать, без конца слушая граммофон. Альфи в такие дни отправлялся работать на ферме вместе с отцом. Мало чему он радовался так сильно, как возможности не ходить в школу.

Рисунки Люси по большей части представляли собой наброски здешних зверей и птиц: тюленей, бакланов, куликов-сорок – их она почему-то рисовала чаще всех прочих птиц, – а еще чаек, и крабов, и омаров, и морских звезд, и сельди, и сайды, и всяких других рыб. Как ни странно, встречались на ее рисунках и павлины – в разных ракурсах, но всегда с распущенным веером хвостом. Рисовала она и портреты членов семьи: Мэри, пекущую хлеб, Джима, чинящего сети, Альфи, ловящего креветок, а на паре рисунков был даже изображен дядя Билли в пиратской треуголке на палубе «Испаньолы» и доктор Кроу, курящий трубку в кресле Джима у печки. И разумеется, Пег. Пег, щиплющая травку, Пег спящая, Пег, несущаяся вскачь. Зарисовки ее головы, ее копыт, ее ушей.