Евгений Алёхин - Птичья гавань

Ну и кто-то очень серьезно относится к таким вещам: это моя жизнь, ты охуел? Ты рассказал про мои генитальные проблемы, ты рассказал про то, что я шлюха или неверный муж, ты рассказал, что я убил человека в апреле 97-го года. Так что ломайте голову, о чем этот рассказ, может, не было никакой вагинатольной истории, а на самом деле два парня едут в машине, и у одного из них вскочил ячмень:

— Не вздумай обо мне писать, дурень, напиши лучше о девятнадцатилетней телке с вагинальными проблемами.

— Какого рода у нее проблемы?

— Не знаю. Я смотрел передачу, бывает такая тема. Ей больно, когда ты пытаешься запихнуть. То ли смазка плохо выделяется, то ли стенки влагалища слишком чувствительные. Короче, напиши лучше о ней. Как бы ты выкручивался? Дано: дымящаяся шашка, то есть твой болт, и пися, в которую не вставить. Такая задачка, найди решение.

Машина останавливается на светофоре, парень трет свой больной глаз.

— Ладно, попробую, — отвечает рассказчик, — но тогда герою придется поработать языком.

И еще мне не нравится, что имен так мало. Редко встречается знакомый, у которого бы было особенное имя. Даже если рассказываешь одну историю, вероятны повторы имен и путаница. Но я не призываю вас называть детей типа «Аполлон» или «Платон». Я просто указал на проблему, решения у меня нет, дорогие друзья.

Но все это было неважно, когда я стоял на балконе. Думал о том парне, спектакль которого мы по учебе смотрели недавно. Спектакль был такой — в одну каску, то есть моноспектакль по роману Юрия Коваля. Никого кроме парня на сцене не было. И парень был неплох, хотя я первую половину стоял чуть ли не в дверях, мало что видел, и там пахло пердежом. А потом он (конечно, не пердеж, а этот парень — Петр) пришел к нам на занятие по режиссуре пообщаться. Момент прикосновения пера ветра. Очень важно почувствовать его. Это в спектакле было. И об этом мы говорили.

Это было, когда Нина говорила о том, какие у нее были коты. Котята, там, кошки, коты, какие они милые. Я смеялся здоровым счастливым смехом, готовый принять тихое обывательское счастье. А Нина, которой я теперь изменил (или как это назвать?), говорила о своих котятах, быстро и увлеченно. Я чувствовал добро и единство: я и Вселенная заодно.

Это могло бы меня раздражать, но это вызвало во мне умиление. Желание хлопать в ладоши.

Как когда получается написать что-нибудь интересное, стремительное и важное и простое. Это ощущение, будто ты огромный счастливый ребенок, который играет со всей этой действительностью как с утятами в ванне.

Так, вот что. Я бы не стал вам все это рассказывать, если бы не это: стоя на балконе после недополового акта, я испытал секунду подлинного блаженства. Я был счастлив и несчастлив, и силен и слаб, я был и самым умным и самым тупым. Мне хотелось спрыгнуть с этого балкона, с седьмого этажа, и разбиться. Спрыгнуть, и лететь не вниз, а вверх.

И мне хотелось жить, как никогда прежде. И я мог сделать все что угодно, ничего не умея делать. А вокруг это утро, холодноватое, чтобы стоять в трусах, и в то же время теплое. Немного туч, и никого нет. И мне смешно и грустно. И пронзительно и радостно. И я смеюсь, зная, что все мы всего лишь нарезаем круги, путаясь в собственных следах, придумывая для себя все новых и новых слонопотамов.

Юлечка вышла из ванной. Туда пошел я. Вышел из ванной голый, но она уже оделась.

— Наверное, вот-вот твой папа придет. Да?

— Может быть. Но вообще-то еще нескоро.

Растерялся. Поторопилась она, слишком рано оделась.

Вот и не знал, что сказать.

— Я скоро пойду. Тебе нормально было со мной?

— Да, спасибо тебе.

Я получил нежный поцелуй благодарности — в край рта. И во мне вдруг проснулось то чудесное, немного злое полупохмельное состояние. Решил задержаться. Целовались, и я опять возбудился. Бросил ее на диван, подтянул юбку и отодвинул трусики. Потом приспустил свои штаны. Снова начал тереться об нее, как утюгом разглаживал ее губы своей алой башкой. Задрал футболку, оголив соски. Мне было обидно. Значит, я из кожи вон лезу всю ночь, а она просто лежит и бычит, если я пытаюсь вставить? И даже минет сделать не может! Если я принимаю правила твоей игры, делаю, как ты хочешь, почему ты не помогаешь мне? Это у тебя проблемы, а не у меня, почему я должен выкручиваться, стараться в одного? Просто-напросто отсоси, не высохнет от этого твой рот! От обиды я жутко возбудился. Конечно, я виноват был перед ней своим подлым поведением в школе, но черт подери! Если человек отвечает взаимностью на твое отношение, значит, ты нашел к нему правильный подход.

Какая умная мысль! Давление в шланге нарастало. Угадал, ты просто мстительная и злая, а туда же, лезешь на крест. Я терся о Юлю, о ее проблемную вагину, не позволяющую принять меня внутрь, исключающую возможность соединения, терся радостно, зло и настырно, по-обезьяньи, по-крокодильи, по-слонопотамьи, как кролик, как Иван-ду-рак на Змее Горыныче, и вдруг ощутил более настоящее, более реальное удовольствие, чем если бы я был внутри. У меня все сошлось, как у одержимого поэта, недостижимая вагина была моей музой, когда я ухватился за Юлину кисть, положил ее пальцы себе на ствол и мошонку. Сработало: я выстрелил длинной белой соплей поперек Юлиного туловища. Повалился на спину, глубоко вдыхая жизнь. Она не успела, я убежал вперед повозки, а ей не хватило считанных секунд, чтобы получить удовлетворение. Она поднялась на локоть, сверкнула глазами, как ведьма.

— Быстрее, — говорит. — Бери любое полотенце и вытирай.

Недовольство, мелкая ложь, суета. О чем мы говорим, когда говорим о запачканном животе?

— Зачем так суетиться?

— Вдруг какой-нибудь упорный сперматозоид доплывет!

Я покрутил пальцем у виска:

— У тебя же месячные. И даже если они только что закончились, я могу кончать еще несколько дней не только на твой замечательный живот, но и в тебя.

— Лучше перестраховаться, — уперлась Юля.

Хотел было рассказать, что в таком случае она может забеременеть оттого, что в жидкости, которая выделяется во время всего этого действа, уже могут быть сперматозоиды. Как профессор кислых щей сказал бы: «Юлия, после первой эякуляции в ходе полового акта в предэякуляте уже присутствует семя». Но решил не говорить. Ладно, сначала усмехнувшись, но быстро поправившись, скорчив серьезное лицо, беру полотенце, сохнущее на двери, и старательно вытираю мою даму. Она брезгливо трет руку о полотенце, — немного сгущенки попало на ее пальчики. Нормальная девчонка бы облизала их, но только не Юля. Юля вместо этого обиженно смотрит в потолок. Видок у нее тот еще.

— Ну и вид у тебя… отъебанный какой-то, — говорю.

— А у тебя лучше?

— Наверное, нет.

— Как ты говоришь?! Что это такое — вид отъебанный?!