Михаил Кузнецов - Зацеп

Рассказ

Мальчик ловил рыбу, стоя по пояс в воде. В правой руке он держал удочку, крепко прижимая её локтем к обнаженному торсу, а левую закинул за спину, так что под острой лопаткой повисла тень. Я увидел его издалека, с холмистой насыпи, отделяющей реку от поймы заливных лугов, и сразу узнал.

Река несла снасти так, что удилище гнулось дугой, а поплавок дрожал на леске, не касаясь потока. Колко шпарила морось, стегал ветер, но мальчик был неподвижен. Только светлые волосы его взвивались холодным огнем и тут же гасли.

Я соскользнул по насыпи и подошел ближе к реке, пока мои следы не начали заполняться водой. Мальчик стоял ниже по течению, и путь к нему преграждали кусты ивы. Я развел пахнущие Болотом и рыбьими потрохами ветви и окликнул мальчика. Потом ещё, и громче, но он не ответил и даже не повернул головы. Тогда я решил обогнуть заросли и вновь выйти к реке.

В половодье все поля здесь тонут и пойма превращается в цельное озеро. В этом озере детьми мы ловили щуку, а летом, как сходила вода, искали в зарослях потерянные снасти. Я без спросу брал блесны у отца, Денис воровал их у деда. Не вернуть блесну на поролон означало… только от мысли этой делалось худо. Если случались зацепы, мы часами оставались на воде, спасая отцовскую снасть. Чтобы не потопить плот, способный на вид выдержать только чайку, мы осторожно подплывали к месту, куда влекла нас леска, рвали осоку, ныряли ко дну, а потом спорили до драки — резать или пробовать под другим углом. Я срезал десяток, и ту, золотую, с каплями пунцовой эмали на лепестке. По макушкам ветлы, по солнцу и другим приметам мы запоминали место зацепа, чтобы тайно возвратиться и найти блесну в молодой траве. На полу чулана, в котором хранилось все отцовское, и запах его, и тайны, я распутывал бороду на катушке и ждал схода воды. И думалось только о том, как несчастливо это лето и как душно мне в чулане. Ни одной оборванной блесны мы так и не нашли.

Тропинка вела вдоль плотных зарослей, ныряла в них, но, наткнувшись на корягу или увязнув в хляби, поворачивала назад. Наконец ивняк поредел, и я смог отыскать подход к берегу. Я вышел к месту, где удил рыбу мальчик: рогатина, воткнутая в песок, бревно и выжженный след рядом с ним. Но здесь было пусто. Я стоял, озираясь и хмурясь от холода, потом присел на край бревна. И только оно качнулось под моим весом, я почувствовал затылком чье-то присутствие и услышал, как о сухое дерево разбиваются капли. Он стоял за спиной. Странное, не детское лицо.

— Денис?

— Сиди-сиди… — сказал мальчик.

— Когда ты утонул, я не мог спать.

Денис переступил через бревно и, подойдя к старой иве, прислонился к мокрому её стволу, всё глядел на желтую полоску пены и долго молчал.

— Ты прости, Динька, что не спас.

Я вспомнил, как щелкнул и переломился его спиннинг, и он, ловя руками опору, повалился с порога на камни. И я бежал за течением, и звал его. Река сужалась под натискам обрывистых берегов, мчалась все быстрее и злее. Полные сапоги скрипели — и я бросил их. Полез на глубину и, наглотавшись воздуха, нырнул под дрожащие облака. Как долго пробыл я под водой, стараясь отличить от гудящей тьмы любое движение? Я хватался за водоросли и рябые Блики, дышал и снова опускался на дно. Потом я вылез на мысок, густо поросший рогозом. Измотанный и голоногий, по ослизлым корням и камням, по вязкой глине я карабкался все выше и выше. И поднявшись на увал, я в последний раз сипло позвал на помощь. Легкие свистели на вдохе. И я ревел без звука, глядя в пустое поле. Когда я обернулся, то увидел, что всё Было обычно, и река стала совсем тихой, урчала сыто под низким солнцем, в мирном потоке её ходил непойманный жерех и играл хвостом.

Вспомнил, как летел по деревне и Бил ногой в калитки, как блажили и гнались за мной собаки. Как плавали по дому отрешенные взрослые лица, и отец, опустившись на колено, Больно прижимал меня и шептал в плечо: «Никуда теперь не отпущу». А я каменел, не в силах избавиться от мысли, что вот-вот умру и сам.

Дениса отыскали через неделю, далеко-далеко, в канале под Холыньёй.

— Домой вернулся? — наконец спросил Денис.

Я запрокинул голову. Алюминиевое небо опускалось все ниже.

— Вернулся.

— А нету дома твоего. Лет пять уж.

Не Было, правда. Когда в доме стало тихо, я его продал. Избу спешно разобрали бодрые, громкие с обгоревшими шеями. Я сидел на её костях и видел гадкую эту возню. Один рабочий взвалил на спину и потащил снятую с петель дверь чулана, и вместо двери остался черный прямоугольник. Из черноты сквозило прошлое. Представилось, что я ребенок и вновь там, в своей молитвенной яме среди бамбуковых удочек, заколенников и сетей. Горит тусклая лампочка, от которой липкий свет, как от спички, и Болят глаза. А снаружи давно ночь, и родители спят, но нужно подготовить снасти к утрянке. И вот я вытягиваюсь к лампе, чтобы продеть леску в ушко крючка, и вздрагиваю, испугавшись своего отражения в маленьком ночном окошке. Тьма все гуще и гуще, и нет сомнений, что прежний страх никуда не делся, но обернулся дикой тоской.

— Ты ночне без дома да совсем один остался.

Денис всё глядел, щурясь, на воду, и становилось неспокойно от неподвижности его взгляда.

— Пусть и один. Огазло мне в городе, Динька, не могу… Взял вчера билет на поезд и всю ночь горел без сна.

— А хочешь, со мной пойдем? — спросил Денис.

Окоченевшими пальцами я развязал шнурки, снял туфли. Еще раз взглянул наверх — было ли вообще на том небе солнце? — и поднялся, приняв его слабую помощь.

Мы зашли в реку, и ноги Больно свело судорогой.

— Погоди, — услышал я свой голос, — дай попривыкнуть.

Но Денис хищно тянул меня глубже.

— Обожди!

Посыпался крупный дождь. Смыло цвета, закипела река, и края ее растворились за парной завесой. Воздух вмиг пропитался этим паром и свежим запахом земли. Я вбирал его жадно и часто, пока дыхание не остыло и грудь не начало саднить.

— О-о-о, — застонал я. — Отпусти! Да что это я?!

Рывком я освободился от его хватки, удивившись, как легко Денис выпустил мою руку. Мертвое лицо его скривилось от непонимания.

Я вышел на берег, поднял туфли, и, отряхнув их со стуком, затолкал в карманы пиджака.

— Отстроюсь! Заживу! — крикнул я высоко.

И побрел отчего-то счастливый, озираясь на речку, на берег с рыхлыми стогами ветлы, на белесую, тающую на пару фигуру мальчика. Перескочил через насыпь, сбежал в поле и уже не сбавляя ходу несся по своим заливным лугам, по единственно верной узкой тропе, изрезанной змейками велосипедных шин. Мои ладони ласкали метелки ежи, и поле приятно звенело под ливнем.

Внезапно я почувствовал укол. Все мускулы сжались от Боли, и я хромой повалился в траву. Я задрал ногу к лицу. Из ступни, ласково побрякивая, свисала ржавая блесна. Крючок глубоко ушел под кожу, и вытащить его без муки было невозможно. Я смахнул со лба капли и громко, радостно засмеялся. Жерех клюет хорошо на такую блесну.