Иона Грей - Письма к утраченной

Электротранс становился громче и навязчивее, а Уилл думал о тех временах, когда четверг был просто днем недели. И когда были причины любить этот день. Например, на втором курсе в Оксфорде. Уилл выбрал специализацию «Ирландия в девятнадцатом веке», вела ее доктор Роуз. Единственная из лекторов, она никогда не подавала виду, что знает: Уилл – сын Фергюса Холта. Никогда не проводила параллелей и не позволяла себе соответствующих острот, не просила передать привет отцу, потому что они однажды вместе принимали участие, допустим, в какой-нибудь европейской конференции. Доктор Роуз выслушивала умозаключения Уилла, оспаривала их, указывала на изъяны в логике. Да, в те времена четверг был хорошим днем.

В те времена, услышав словосочетание «Bona Vacantia» [10] Юридический термин, в переводе с латыни означает «выморочное имущество». , Уилл, пожалуй, счел бы его названием очередного тапас-бара. Завершая собеседование в «Анселл Блейк», Майк Анселл выдал со своим брендовым видом всезнайки:

– Ну, Уилл, Bona Vacantia. Добро пожаловать в команду.

Уилл тогда почувствовал: искра оптимизма, погасшая было, едва он вступил в неряшливую контору с беспощадными флуоресцентными лампами и душным запахом лосьона после бритья, вновь разгорается. Потому что Уилл вообразил, будто Майк Анселл желает ему приятных выходных.

Оказалось, Bona Vacantia – это список объектов бесхозной недвижимости, еженедельно публикуемый соответствующими органами. По четвергам. Там, в списке – фамилии граждан, умерших без завещания. Если у них не обнаруживается родственников, деньги и прочие ценные активы переходят в государственную казну. «Анселл Блейк» – одна из фирм (число их растет с каждым днем), что кружат, подобно акулам, поблизости от добычи, жаждут отхватить особняк побольше и посочнее. Потом начинаются поиски наследников, не подозревающих, что им что-то причитается от позабытого родственника, и искушение оных наличными деньгами. Разумеется, агенту положены комиссионные. Конкурентов у фирмы «Анселл Блейк» было хоть отбавляй, по четвергам возникал ажиотаж на тему наследников. Сами поиски Уиллу даже нравились. Он с удовольствием рылся в архивах, по крупицам собирал сведения, строил догадки и рисовал очередное фамильное древо, а заодно и картинку чужой жизни, но ему претила атмосфера крысиных бегов, культивируемая Анселлом. Настырность шефа напоминала отцовскую.

Этажом выше смолк будильник. Со вздохом Уилл усадил себя в постели, спустил ноги на пол, провел ладонью по волосам. Сегодня по крайней мере утро не начнется с созерцания Анселла собственной персоной. Сегодня Уилл счастливый обладатель уважительной, в двадцать четыре карата, причины не ехать сразу в контору. Он отправится на Гринфилдс-лейн, к престарелому мистеру Гривсу, а значит, на час-другой будет избавлен от ядовитого сарказма.

«Сегодня, – думал Уилл, – я займусь поисками другой работы». Как знать, вдруг на соответствующем сайте ему откроется целый мир вакансий, вдруг кто-то жаждет нанять двадцатипятилетнего историка-недоучку, за плечами которого целый год работы на околоюридическую контору и шесть месяцев лечения в психиатрической больнице?

С этой обнадеживающей мыслью Уилл поплелся на кухню – растворять кофе.

Прикованный к инвалидной коляске, Альберт Гривс очень напоминал сушеного кузнечика. По контрасту с массивными очками головенка казалась неестественно маленькой, а огромные уши были точно ручки горшка.

– Я совсем не сплю, – сообщил он обиженным тоном. – Глаз не смыкаю. Помню, на войне – я был в составе атлантического конвоя – мы сутками не спали. Падали от изнеможения, за пять минут сна последний грош отдали бы. А сейчас мне и делать-то больше нечего. Спи – не хочу, так нет – не спится. Странно, да?

Правая рука мистера Гривса постукивала по вытертому подлокотнику в такт словам, левая лежала как посторонний предмет. Это все после инсульта, объяснил мистер Гривс, едва Уилл в сопровождении сиделки шагнул в дом.

– Вот говорят же – удар. Так и есть. Будто молнией ударило. Конечно, мне от бессонницы лекарств прописали – пропасть, – продолжал Гривс. В линзах двоился залитый светом прямоугольник окна. – Принимайте вот это, мистер Гривс, и будете спать как младенец! – передразнил он. – Нашли дурака! Может, я старый, но из ума еще не выжил. Раз уж начали пичкать пилюлями, дело швах. Тут и гадать нечего. Так и с Нэнси было, ну, когда ее увозили в этот дом. – Мистер Гривс усмехнулся. – Дом! Имел я в виду такие дома! Оттуда не возвращаются. Оттуда вперед ногами выносят. Если б Нэнси шейку бедра не сломала, нипочем бы они ее не забрали. А заливали!.. Будем, мол, ходить за ней, пока не поправится… И где? Где она, Нэнси, я вас спрашиваю?

Речь была пламенная, но по окончании ее Гривс будто выдохся, обмяк, утонул в кресле и в своих мыслях. Уилл подождал, глотнул чаю. Чай успел остыть, на поверхности плавали запятые подкисшего молока. Уилл поставил чашку, ненавязчиво попытался повернуть разговор в нужное русло.

– Вы близко знали мисс Прайс, мистер Гривс?

– Что? – Старик повернул голову, будто на секунду забыл о присутствии Уилла. – Какую мисс Прайс? А, Нэнси! Ну да, насколько можно было с ней сблизиться, настолько я и сблизился. Она была себе на уме, Нэнси, вроде кошки, что я в детстве держал. То сама придет, на колени к тебе залезет, мурлычет, будто мотор. А иной раз хочешь ее приласкать, а она… – Правая рука полоснула пространство, изображая взмах кошачьей лапы. Гривс хохотнул. – Да, такая. Должен признаться, пару раз она меня здорово царапнула. Но оно того стоило. Потрясающая была девчонка.

Уилл улыбнулся. Альберту Гривсу под девяносто, Нэнси Прайс скончалась в восемьдесят семь. А для Гривса она была, есть и будет «потрясающей девчонкой».

– Она была замужем?

– Нет, насколько мне известно.

– А дети у нее были?

– Я же сказал – она замуж не выходила. Так откуда дети?

Уилл все зафиксировал в блокноте.

– Когда мисс Прайс поселилась в доме номер четыре?

С некоторым усилием Альберт Гривс собрался, взял со стола чашку. Комната была тесная, темная, захламленная. «Это для меня – хлам, а для старика – целая жизнь», – одернул себя Уилл. Обстановка напоминала антикварный магазинчик в деревне Котсуолд, где обосновались его родители; мать называла заведение лавкой древностей. Удивительный район эта Гринфилдс-лейн, каждый дом – со своим характером. Уилл начал представлять, как бы выглядела комната без аляповатого ковра, сосновой облицовки на камине, сувениров, медной посуды и безвкусных картин, но почти сразу устыдился.

– Так я про кошку, – словно издалека донесся голос Альберта Гривса. – Я всем говорил, что кошка – моя, а на самом деле она была своя собственная. Я ее на улице подобрал, в дом приволок. Матушка – та вовсе брать ее не хотела. Звала блохастой бродяжкой, и не иначе. Только, по-моему, у той кошки домов было несколько. То здесь поживет, то там. Однажды ушла и три недели пропадала. Я весь извелся. А она возьми и появись, будто так и надо, будто и не уходила вовсе.