Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

«Никогда не меняйся своим дежурством!» — конечно, он знал эту заповедь, непреложную, как и всё, о чем предупреждает Минздрав, но нарушаемую столько раз, что само ее неисполнение стало заповедью.

По негласному больничному суеверию дежурить следовало по своему графику. Попросишь коллегу подмениться — и не присядешь в чужую смену ни на секунду, тогда как сговорчивый товарищ будет скучать в твое дежурство все сутки напролет.

Христофоров поменялся на этот день, а потому с грустью вспоминал о суевериях. Он сидел над подписанной Славычем бумагой, подперев щеку левой рукой. Правая не спеша водила по листу ручкой. Гербовая печать уже превратилась в колобка, готового дать сдачи обидчикам с помощью длинных ручек или убежать прочь на тоненьких ножках. Подумав, он пририсовал ножкам ботинки и уже хотел приступить к извилистой тропинке, чтобы указать колобку путь между стройных рядов печатных строчек.

— Чепе! — без стука ворвалась в кабинет Анна Аркадьевна. — Побег! Пока вы тут со своими ботинками меня гоняете!..

— Какой побег? — вскочил с кресла Христофоров.

— Массовый! — выдохнула она.

Ступеньки лестницы уплывали под ногами, как будто он бежал по эскалатору, чего никогда в жизни не делал, будучи принципиальным противником всякой спешки. Голова кружилась. Он знал, что это только кажется, каменные ступени не могут прийти в движение, но все же боялся упасть и хватался за перила, но и они уезжали вниз, как поручни в метро.

Стены качались и расплывались, а он старался удержаться на ногах и одновременно прогнать дежа вю: точно так же ехала под ним постель прошлой ночью.

Тогда он проснулся от совершенно реального ощущения присутствия чужого. Этот чужой стоял за его спиной молчаливой черной глыбой. Христофоров хотел оглянуться, но какая-то сила приковала его к дивану так, что он не смог и пальцем пошевелить.

«Не дождетесь», — хотел прохрипеть он привычное, но неожиданно стал легким, как мотылек, и слегка приподнялся над своим телом, по-прежнему боясь повернуть ставшей невесомой голову, хотя мешал теперь только страх.

Парить над собственным телом было приятно и как будто не внове: он вспомнил полузабытые детские сны, в которых запросто переходил с шага на взлет, стоило только поджать ноги. Правда, тогда он летал в своем теле, но так же непринужденно и невысоко, а когда просыпался, тосковал от невозможности повторить такой простой и естественный трюк в реальности.

На этот раз парение оказалось недолгим. Едва поднявшись и осознав свой новый физический статус, он тут же шмякнулся обратно — в себя, на вращающуюся постель, которая будто хотела уехать из-под него — невесомого, но не успела и была вынуждена угомониться под ним — вернувшимся. Когда постель остановилась, чужой позади исчез. Христофоров почувствовал это спиной и даже не стал оборачиваться.

Чужой приходил его проведать — и ушел. Наверное, у него было много дел и адресов тех, кого стоит проведать.

На первом этаже Христофоров отстал от Анны Аркадьевны, но безошибочно повернул к залу.

Ему навстречу выбежал халат Деда Мороза с совершенно неновогодней, обыденной головой отца Варсонофия.

— Туда! — указующим перстом развернул он погоню к вестибюлю центрального входа.

Пробегая мимо будки охранника, Христофоров с ужасом ожидал увидеть привязанного к стулу старичка с кляпом во рту, хотя такие побеги видел только в кино. Но охранник вскочил со стула и, не понимая со сна, что происходит, ринулся за ними, потом опомнился и бегом вернулся на пост: в случае ЧП ему надлежало охранять больницу и всех сумасшедших, а не бегать по улице за спятившими докторами.

— Через окно в мужской уборной ушли, — на ходу крикнул отец Варсонофий, по военному взявший на себя руководство операцией по поимке беглецов.

— Как? — жалобно пропыхтел Христофоров, уже задыхаясь, но стараясь не отставать.

— Не уследили! Они по одному выходили! И бабы тоже! — докладывал Варсонофий. — Смотрим, а их все меньше. Я в гальюн — окно нараспашку!

— Мы в зале караулили! — рапортовала Анна Аркадьевна откуда-то сбоку.

— К воротам и по периметру территории! — скомандовал Варсонофий и немногочисленный отряд в развевающихся белых халатах распался на две неравные части: желающих бежать напрямик к воротам оказалось больше.

Христофоров совсем запыхался и оказался посередине, а когда две уравненные по численности отцом Варсонофием группы рванули в разные стороны, вовсе остановился и с оханьем подпер фонарный столб.

Мужская уборная на первом этаже выходила окнами во внутренний двор. Не в силах бежать, для очистки совести он поплелся в этот двор, силясь представить себе масштабы постигшего больницу бедствия.

Его ботинки оставляли на искрящемся белом насте глубокие следы, которые сразу насторожили, но он еще не мог понять — чем.

«Одиночеством», — дошло до него в следующую секунду.

Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: сбежавшие через окно во внутренний двор больницы не могли из него улететь. Убегали они врассыпную или гуртом, но должны были оставить следы именно здесь: выход из двора, образованного глухой высокой стеной забора, учебным корпусом и стеной больницы, — один.

Ведущая во двор арка была уже близко, он перешел на крадущийся шаг, поскользнулся, удержал равновесие и замер. Гигантское существо ритмично чавкало вязнувшими в снегу конечностями. Он еще не видел его, но представил, как огромная сороконожка исполняет «ламбаду» или другой требующий изящества танец, но ноги заплетаются, и она плюхается в снег.

Войдя наконец во двор, он увидел это существо. Десяток темных фигур бегали по снегу и кидали друг в друга снежки. Молча. Если комок поражал цель, мишень не издавала ни звука, лишь молотила руками воздух в знак поражения, поскорее лепила новый снежок и вновь с азартом врезалась в общее броуновское движение, посреди которого вопреки законам физики отдельной, руководящей частицей мелькала рыжая голова.

Христофоров остановился в проеме арки и закрыл глаза, пытаясь унять сердце, которое подпрыгивало, как на батуте, до самого затылка.

Земля, как и лестница, захотела уплыть из-под ног, но он удержал ее, привалившись спиной к стене, вбирая в себя холод, рождавший крупную дрожь во всем теле и хоть на время прогонявший дрожь мелкую, тошнотворную, которая чутко дремала внутри и вскидывалась после каждого маломальского напряжения.

Конечно, во всем был виноват только он. Надо было сразу забрать у Фашиста чертову оконную ручку, поблагодарить за предотвращение побега и не позволять помогать Существу. Но Христофоров и сам так увлекся идеей диковинного подарка, что почувствовал себя мальчишкой, способным вылезти в окно наперекор правилам и запретам. Пошел на риск ради этих двоих, которым нужен был настоящий поступок, чтобы скрепить дружбу. «Туда-обратно — мигом, — напутствовал он Фашиста. — Ты назначен руководителем операции. Анну Аркадьевну я беру на себя». Даже дежурством поменялся. И вот как его отблагодарили.