Наталья Нестерова - Нежное настроение (сборник)

Антон получил тройку.

– Ты знаешь, кому не понравилась моя подача? – спросил он, глядя мимо Маши. – Этому Кретину Ивановичу. Придурку, который карандаша не умеет держать! Знаешь, как он себя называет? Лучший художник среди альпинистов, лучший альпинист среди художников.

Маше казалось, что тройка за подачу – не трагедия. Вот если бы не приняли, переделывать пришлось, такая морока, а тройка... подумаешь!

– Вот и организовывал бы конкурс детских рисунков на горнолыжном курорте, – огрызнулся Антон. Он так злился, что рефлекторно сжимал кулаки. – Пробил голову в горах... а теперь берется критиковать мои работы.

Маша хотела Антона утешить:

– А мой папа говорит, критика нужна художнику, чтобы разъединиться со своим творением. А еще говорит, что все великие переставали творить после получения Нобелевской премии. От недостатка критики. Наш «альпинист» хочет, чтобы ты творил.

Она погладила Антона по голове, как маленького мальчика, и, как маленький мальчик, он тут же захотел сделать маме больно...

– Ты что думаешь, мне нужны твои утешения?

Дернулся от Маши, как от неприятного запаха, ушел куда-то. Оглянулся. Все-таки оглянулся, ура!

– Раечка, через десять минут на нашей скамейке.

Маша просидела на скамейке в соседнем дворе почти два часа, то порываясь уйти, то делая перед собой вид, что вроде как задремала и забыла – ах-ах, сколько же это времени прошло, а я и не заметила! Когда Антон подошел к ней – танцующая походка, длинные ноги, плечи немного сутулые, поднятый воротник похожей на военную черной куртки, – любимый, – Маша состроила независимое лицо и защебетала небрежно-весело. Будто ничего и не было, будто не ждала два часа. Если показать, что он ее обидел, получится стыдно, унизительно. Гораздо лучше сделать вид, что ничего не произошло, все нормально.

Маша выпросила у Кости для Антона большие колонковые кисти, Косте выдали в Союзе художников, – страшный дефицит. Антон радовался, простил Машу за нечуткость.

От дуновения критики Антон впадал в вялую истерику. Чужие слова, любые, были для него очень важны. Мастер – модный архитектор, делал «Прибалтийскую», «Пулковскую», сказал: «Я сразу вычисляю, кто сможет заниматься интерьером. Вы, Антон, сможете, вы законченный художник». Парень был счастлив целую минуту, пока не грохнул общий смех. Игра слов превратила Антонов триумф в дежурную шутку. Теперь каждый мог подойти и глубокомысленно кивнуть на мазню соседа: «Вы законченный художник».

Маша мельком думала – восхищение, преданность и все подобные штучки полагаются женщине! Женщине или настоящему художнику, человеку с тонкой душевной организацией. Значит, Антон у нее – настоящий художник.

Трижды в неделю Аркадия Васильевна вела в поликлинике вечерний прием, и Маша с Антоном после занятий отправлялись к Нине. Не желая терять ни минуты, ловили на Фонтанке такси, врывались к Нине и, тяжело дыша, останавливались в прихожей, словно с разбегу ударившись лбом в стенку. Дальше происходило церемонное чаепитие. Нина беседовала, Маша с Антоном сидели с занятыми друг другом лицами. Как только Антон, нервно поглядывая на часы, начинал приплясывать на своем стуле, бессмысленно улыбался и забывал участвовать в беседе, Нина, розовея от смущения, неопределенно произносила:

– Пойду посмотрю... – и уходила на кухню.

Каким-то непостижимым образом она умудрялась спиной дать понять Маше, сколько у них времени. Нина еще была в комнате, а Антон уже бросался к нижнему ящику шкафа, где под Ниниными трусиками и лифчиками хранилась их с Машей личная простыня.

Иногда у Маши с любимым был час, иногда полчаса, это зависело от расписания жизни соседей.

– Я же не могу высиживать на кухне часами, соседи догадаются, – виновато оправдывалась Нина.

Маша, такая смелая в темном лекционном зале, в Нининой постели расставалась с девственностью занудно и тянуче. Бабушка никогда не объясняла Маше, что «это» нельзя. Значит, само собой подразумевалось, что «это» так нельзя, что даже говорить об этом было бы глупо. Маше казалось, произойдет нечто страшное. В русской литературе это называется «лишиться чести». Мужская честь – это дуэль с трех шагов, не заплатил карточный проигрыш – застрелился, а ее, Машина, честь, пользуясь терминами учебника анатомии, в собственной «девственной плеве». Пока Маша с Антоном сплетаются в объятиях на чужой простыне, честь при Маше, а если «плева» будет нарушена, то все – ищи тогда Машину честь.

На лекциях, под пледом у себя в комнате за закрытой от родителей дверью, где ничего окончательного случиться не могло, она испытывала настоящую страсть и с досадой останавливалась, мечтая о продолжении у Нины. Но каждый раз оказывалось странное – на лекции было лучше, чем на одолженной простыне в Нининой кровати. Получалось, что их оборванный, игрушечный акт любви Антон совершал не с ней, а над ней.

Маша боялась. Она была с Антоном уже почти единым существом, но в самый последний миг уворачивалась, смеялась, жеманилась, притворялась важной и независимой.

– По моему сценарию это сегодня не предусмотрено.

Внутри все дрожало, – а что предусмотрено по его сценарию? Ведь в книгах от барышень ничего не зависело, они покорно ожидали своей судьбы: полюбит и возьмет замуж или обольстит и бросит. Опозоренную.

Для надежности Маша надевала две пары колготок, своеобразный пояс девственности. Почему-то ей казалось, что, пока Антон потратит столько времени на суету с таким количеством капроновой ткани, Нина вернется, и все как-нибудь обойдется.

Маша с Антоном у Нины, а наверху Бабушка с Дедом. Не знают, что их Принцессу обнимает Антон на Нининой кровати.

Все это продолжалось долго. Два, три месяца или дольше, не важно. Для них это оказалось долго. Антон был разочарован – Маша его обманула. Вся ее смелая страстность вышла обманом, найденный роскошный кошелек внутри оказался пуст. Они по-прежнему приходили к Нине, правда, реже – раз, изредка два в неделю. Пили чай, будто обреченно приступая к заведомо проигранному бою, стелили свою простынь, ложились в постель и вымученно повторяли ставший уже привычным ритуал – можно все, кроме... единственного, ради чего Антон мчался к Нине. На пике его неинтереса к ней Маша и уступила.

– Он меня больше не хочет. – Наспех одевшись, Маша выскочила на кухню в надетой задом наперед блузке и прилипла к Нининому уху. – Мы лежим в постели, а у него не... ну, ты понимаешь! Что мне делать?! – В Машиных глазах плескались неловкость и стыд, будто ее только что обозвали нелепой уродиной.

– Ты слишком долго его мучаешь, – ответила Нина. – С мужчинами так нельзя. А то он уйдет к более опытной женщине.

– Ты правда так думаешь? – испуганно вскинулась Маша и, схватив по пути горсть нарезанной морковки, понеслась обратно в комнату, на ходу расстегивая блузку.