Олег Петров - Тринадцать подвигов Шишкина

Пухлый, как мать, с такими же чёрными глазами-маслинами и пышной, как у Анджелы Девис, шапкой исчерна-курчавых волос, он производил всем своим обликом крайне обманчивое впечатление оранжерейного маменькиного сыночка.

Дворовые сверстники на это поначалу купились, попытавшись закрепить за Александром Колпакиди соответствующий социальный статус. Но уже первые их потуги – публичная декламация общеизвестного фольклорного произведения «Ехал грека через реку…» – завершились оглушительным побоищем, учинённым в стане насмешников Александром. Естественно, тут же были забыты и стёрты из памяти как маршрут и личность неизвестного греки-путешественника, так и прочие подробности, связанные с водной преградой на его пути и зловредным раком, покусившимся на здоровье и телесную целостность того самого греки.

Недалёкие одноклассники Колпакиди-младшего пытались приклеить ему прозвище Жирный, на что он единожды заявил, что строго следует народной мудрости: завтрак съедает сам, обедом с ним делятся друзья, а ужин ему отдают враги, потому как с ними он поступает вот так – и Сашенька Колпакиди поколотил обзывал. В общем, не приклеилось к нему и прозвище.

По окончании школы первенец Колпакиди скоропостижно отбыл к месту дислокации ближней родни тёти Эли – в далекий и, как казалось Саше Шишкину, исключительно оазисный город Симферополь. Там, как информировала соседей тётя Эля, её старший отпрыск благополучно поступил в институт советской торговли. По прошествии требуемого количества лет сей вуз он так же благополучно окончил и принялся успешно трудиться. Тоже в снабженческой сфере, как и Колпакиди-старший.

К описываемому времени Александр на крымской земле окопался, казалось, крепко. Удачно, со слов тёти Эли, женился, родил ей внучку.

По восточносибирской малой родине не ностальгировал. Наоборот, выступал в роли крымского зазывалы, демонстрируя это самым наглядным образом: остальное семейство Колпакиди-старшего с ежегодной регулярностью на летние месяцы убывало в Крым, возвращаясь к забайкальским пенатам накануне нового учебного года ещё более смуглым и шумно-весёлым. И с бездонными корзинами отборного винограда, ароматнейших персиков, яблок и груш, которыми тётя Эля щедро одаривала соседей.

Георгий Аполлонович неизменно появлялся в квартире Шишкиных с парой бутылок отборного коньяка симферопольского разлива и минимум десятилитровой полиэтиленовой канистрой домашнего крымского вина. После недолгих, обязательных по элементарному этикету, препирательств соседские подношения Шишкиными принимались. Но тут же устраивалось роскошное совместное застолье-пиршество, украшенное незаурядными кулинарными изысками тёти Эли – в этом она была вне конкуренции, как минимум, в радиусе Центрального района областной столицы.

Но в последнее время главным украшением застолья выступал не новый кулинарный шедевр тёти Эли. Семейству Шишкиных в очередной раз настойчиво демонстрировалось главное соседское сокровище – Мария Колпакиди, Машенька – тоненькая тростиночка прекрасного телосложения, возрастом на пару лет младше Саши Шишкина, третьекурсница лечебного факультета мединститута.

Что и говорить, Машенька была прекрасна. И эти блестящие чёрные косы, и миндалевидного разреза глаза шамаханской царевны, и всё остальное – настолько восхитительное и многообещающее, по мере её женского развития, что определение девушки как сокровища вполне соответствовало истине. Если к этому добавить, что черноокая красавица с незаурядной сноровкой перенимала у мамы-кулинарки её кухонные способности, а также открывалась с других приятных сторон, например, миленьким музицированием на фортепиано, – она умиляла всех и вся.

Вредные подъездные старушки, часами дежурившие на скамейке у подъезда в любую погоду, вытирали слезящиеся глаза и растроганно сморкались в платочки, лицезрея заботу Машеньки о младших Колпакиди – Оле и Коле, когда старшая сестра сопровождала эту парочку из школы или отправлялась выгуливать их в парке. Ангел, а не девушка!

И только Альбиной Феоктистовной Шишкиной юная прелестница воспринималась тревожно. Материнское сердце всё более и более, по мере взросления сына и соседки Машеньки, наполнялось пугающим, предынфарктным предчувствием беды. Эта восточная красавица отнимет у неё сына раз и навсегда – лишалась сна и покоя маман Шишкина, стоило только, хотя бы на мгновение, появиться в её размышлениях, и уж тем более реально-визуально, соседке Машеньке.

Вежливая, скромная, с бархатным тихим голоском, она прямо-таки зомбировала Альбину Феоктистовну, парализуя её волю. Удав и кролик. Кролик и удав. Роковое наваждение, в котором, конечно, никакой мистикой не пахло. Привыкшая к безусловному и само собою разумеющемуся главенству Шишкина-старшего в семье, Альбина Феоктистовна, грозная начальница и тишайшая супруга, ни умом ни сердцем не могла разгадать тайну безраздельного господства Электрины Христопуловны над импозантно-вальяжным Георгием Аполлоновичем. Куда только девалась вся эта вальяжность, стоило лишь супруге нахмурить густые чёрные брови и шевельнуть довольно заметными усиками над верхней губой… Ну не в возрасте же дело. Эля всего на два года старше Жоры, подумаешь!.. Прямо гинократия какая-то…

Маман Шишкина тут же переносила эту картину на потенциально-возможный, и тем трагически жуткий, мезальянс, в котором погибнет – конечно, погибнет! и никак иначе! – её единственная драгоценная кровиночка Сашуля-Сашенька.

А девушка и её мамаша настойчиво (чья настырность превалировала, Альбине Феоктистовне становилось определить всё труднее и труднее) обихаживали долговязую и бренчащую костями «драгоценную кровиночку».

Эх, сколько нервов и здоровья сберегла бы маман Шишкина, будь ей известно, что Машенькин девичий напор пугал будущего филолога тоже нешутейно.

С высоты убелённой возрастными сединами мужской житейской мудрости, безусловно, такому напору надо было бы радоваться. Разве плохо олицетворять свет в окошке и благоденствовать аки у Христа за пазухой? Вернее – как у Марии Магдалины, да не сочтёт читатель сие сравнение за богохульство. Но студент Шишкин ещё не располагал многолетним жизненным опытом, создающим запас требуемой мужской мудрости. Эх, молодость-глупость!.. Ах, эти метания и душевные происки!.. Ох уж эта тяга к свободе!..

Однако природа нашептала молодому человеку некоторую половую избирательность. Ну вот не лежала душа брюнета Шишкина-младшего к прекрасному полу такой же масти! Блондинки, даже крашеные, шатенки, рыжие – да, а вот брюнетки – нет. Наверное, какую-то роль сыграла в формировании подобного мировоззрения громогласная, колышущаяся в своей многопудовой телесности, сверлящая пронзительно-оценивающим взглядом из-под чёрного Ниагарского водопада перманента соседка тётя Эля с её усиками над верхней губой. «Вот и Машка в такую превратится, – вздрагивал юный поклонник блондинок, – кайла-а…»