Татьяна Хофман - Севастопология

Первичный взрыв миграции объявляет этот город идеальной версией защищённой планеты Винета, неподкупной, неоплатной дорожной виньетки на проезд в тот юго-восточный постсоветский сонет. С солнцем и одушевлёнными (да, именно) людьми. Взгляните, люди, на этот город! Из доцентского фойе университета или из частного самолёта. Последний наверняка был и у Горби, когда он отдыхал в Крыму, причём именно там, куда мой брат по-ленински указывал рукой, когда мы стояли высоко над морем на скале, а мамин портативный радиоприёмник чего-то шебаршал про путч в Москве, поэтому я так и вижу простёртый жест в шуме морского прибоя – а не дачу, которая вам бы показалась, возможно, подсобной кладовой виллы Серебряного побережья.

Тогда вам, может, повезёт узнать, что презентируют «Вост. Дух» и бар Русскостъ в качестве «моё марево для всех»: Крымские горы, яичный желток, чашку Петри, и если не Ай-Петри, то Бахчисарай с фонтаном, где Пушкин рука об руку с Мицкевичем – что-то в этом роде, причём, если чуть забудешься, то вдруг – ах, Альпы! – кажется, снова вспомнил, и слышишь, как жужжит проектор, хором и хороводом с такими фигурами, как повторение, сдвиг, уплотнение. И символами синевы. Подсвистывайте мелодически, предайтесь поеданию изысканного студня из студенческой столовки над озером. Празднуйте, если это вам о чём-то говорит, нежнее, чем нашёптывала мать. Лакомый вид верещит от радости, когда его для себя и для тебя открывают. Необычайно тайнозвучный, но квитированный, этот контур следует за вами по пятам.

Разве Опера Земпера в Дрездене и её великая сестра Этеха – не эхо севастопольского Пионерского дворца? И не эхо дельфинария в парке у одной из главных магистралей, ведущих к площади Ленина (или Нахимова?) и к прозрачной воде как из-под крана, к руке, манящей прыгнуть к волнующим, расположенным к тебе джинам на спине улыбчивого дельфинчика?

Возможно, в прежней жизни я была швейцаркой, здешней. Екатерина Великая приглашала местных жителей из Цюрихской долины в Крым. Они сделали там большой гешефт в XIX в. на Крымской войне, на швейцарский взгляд «реализуя себя», а на русский – поддавшись денежной морали, что предосудительно, коль ты не новый русский. Превращусь в новую швейцарку в один прекрасный день? Мои соседи покупают яйца в деревне, жители которой в конце XVIII в., приблизительно в то самое время, когда был основан Севастополь, пустились в долгий путь к Чёрному морю, чтоб будущие цюритальские яйца превратить в исторические крымские талеры, чтоб утилизоваться эпохально – в эхе мировой истории. Экспатка из крымчанок ждёт, когда и в ней проснутся эти гениальные отблески – и она никогда уже не пропустит дня и часа, когда приезжают забрать бумажный и картонный мусор, не будет впредь опаздывать на поезд и так научится управлять своим временем, что в выходные дни и праздники с чистой совестью сможет отправиться – на ту гору, на какую захочет, хоть туда, где стояла дача Горби. А в апреле – в архив Центральной библиотеки, чтобы искать там, наподобие пасхальных яиц, дневники крымских цюрихцев.

Крым повсюду, где ты только сможешь опознать его легендарность и лёгкость его дыхания. Он один такой, но если кому-то захочется иметь его для себя, лучше всего распрощаться с ядром его значительности и принять его как трёхмерный, и как духовно – привиденческий и, если привлечь историю литературы, искусства и кино, то остроумный симулякр, сокращённо симу. Это кушанье также имеется в нашей сети «Вост. Духа» – да, это должна быть сеть, причём Russkost пока может быть постоянным духокафе – круглосуточным, круглогодичным.

Мы предлагаем также крымские курсы. Круизные туры, в которых вместо вечного Олега нам будет подмигивать молодой Том Круз из Top Gun. Курсы, как раскусывать крымское ядро, как его социально переформировать, перелицевать, переложить на музыку, как обращаться с глиной и тестом: лепите из неё что-нибудь, к примеру, пироги, вместительные тарелки, на которых поместится всё богатство Южика, и столько чашек, чтоб шкафы трещали.

Крым становится, таким образом, видом восприятия. Как таковой он налагаем и на другие пространства – естественно, такого рода вид особенно хорош вечерами на водах: не осложнённый, сложенный из сообщников, мы объявим его неотъемлемой частью нашей сети. Выпивая в баре, вдохновляешься, обновляешься; его можно рассматривать как превращение образа жизни – от отпускного, военно-морского до средиземноморского. Таким образом в курсах для продвинутых мы научимся рассматривать и Москву. И Цюрих, это особенно подходящее основание, чтобы запустить проектор. Основание жить дальше, на уровне почвы, чтобы не слишком часто смотреть вниз с балкона.

Я учусь тому, что можно иметь вокруг себя много пространства, но не обязательно всё его использовать. Подвал только в крайнем случае, если придут русские. И лоджию, когда солнце жарит с южной стороны. Она просторная как комната, пустая, даже с сушилкой для белья. Даже под шляпой и шезлонгом. Мегакрасиво, очертания горы Утлиберг. Мегабалкон. Здесь всё очень мега, даже Гага. Лого. Сева. Стоп.

Один из выходных, заметный как таковой: куда-нибудь поехать, всюду есть что посмотреть, тут и там – на любом отрезке бесчисленные оттенки красивого. Не проедешь и часа, а это уже другой город, другой кантон. Край одного мира, начало другого: мы с Мишей едем навестить Сергея Жадана на Цугском озере. Украинский писатель из Харькова получил стипендию. Мы знакомимся с его хорошенькой женой, от которой я узнаю, что мы уже знакомы по Берлину. Тогда из-за пелены слёз расставания я видела её нерезко, а ребёнка тогда ещё не было видно вообще.

Теперь наши дети играют. Когда я набираюсь храбрости предаться швейцарским водам, Сергей играет с Мишей, так что я без забот могу нырнуть во влагу только что растаявших ледников. И что я вижу из воды: знаменитый, уже не первый год заметный поэт, писатель и певец из Украины таскает за Мишей сачок. Вместе они ищут насекомых, рыбок и растения. Жадан и Миша ждут, когда появится рыба того вида, которую биолог хотел бы показать, наконец, литератору.

С сачком мужчина кажется ещё более близким, чем когда-либо. Я вспоминаю, что он ровесник моего старшего брата, такой же тонкий телом и лицом, и когда он говорит, меня так и подмывает спросить, возьмётся ли он при переезде за подпольную мануфактуру.

Жадан походит на моего брата, а Миша – на меня, какой я была на пляжном фото из 80-х, это сбивает меня с толку. Гладкая вода, пальмы, словно нарисованные, Альпы или что там разрывает задний план, тренированные тела, лоснящиеся от крема для загара, и неумолимое расписание поездов наводят на мысль, уж не навязчивое ли это представление о прошлом: ведь я так и не научилась плавать. Панические атаки у воды, не характерные для крымчан, случались у меня в начале учёбы в берлинских библиотеках (волны книг, you know, you never know). Или это я захлебнулась, заглядевшись на его жену.