Василий Аксёнов - Золотой век [сборник]

«Папка, папка, подожди, возьми меня с собою!» – но:

Не откликнется отец, не обернётся. Удаляется, согбенный. А когда скрывается он в ельнике, с неба снег лавиной вдруг обрушивается – покрывает всё, меня притискивает к стерне крепко-накрепко, – просыпаюсь, обезумев от сиротства, я.

С огнестрельным, как гладкоствольным, так и нарезным, оружием в Ялани, да и в других соседних старожильских деревнях Сибири, в пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия, чему и я свидетель полноправный, было просто.

Ну и в нашем доме с этим было не сложнее.

Ружьё и две винтовки, ТОЗ-8 и ТОЗ-16, не считая валяющихся за ларем древней фузеи со сломанным прикладом и гладкоствольной берданки с утерянным затвором, висели на гвоздях в кладовке. Около двери. Дверь в кладовку никогда не запиралась; вход в кладовку из сеней. Сени тёмные, кладовка без оконца. Но это не мешало нам, мне и брату, и без фонарика отыскать то, за чем с определённой целью посещали мы кладовку, – на ощупь. Как на голове поправить шапку. Так изучено-заучено. Наведываться в кладовку с лучиной или со спичками, кстати, запрещалось строго-настрого. Чтобы «не заронить». С лампой или с фонарём «летучая мышь» – без опасения. Со свечкой – в самом крайнем случае. «Сухое, старое – достаточно искры». Боялись. Родители. Не мы. Нам было велено, мы подчинялись, не ведая при этом страха.

Когда отец находился в отъезде, мы с братом, если не получали обязательный «заказ» на работу по дому или по хозяйству, не спрашивая у мамы – она этим «не распоряжалась», у неё было и без того «забот полон рот», – могли взять ружьё или одну из винтовок, а то и ружьё и винтовку, и отправиться спокойно на охоту. ТОЗ-8 брали редко – велика, тяжела, находишься с ней по лесу, наскачешься по колоднику, вверх-вниз по сопкам наползаешься, без рук задень останешься, без поясницы. ТОЗ-16 – как на нас будто рассчитана, словно по нашему заказу изготовлена. Компактная, лёгкая. Игрушка. Пристреляны были и та, и другая.

В Ялани так велось. «Извеку». Теперь, конечно, поменялось. Больше чиновников – меньше свободы. Нынче без охотничьего билета и картечи на грузила не купишь, разве что в рыболовном магазине. А раньше кто у тебя охотничий билет спрашивал? И у кого он был? Ну, кто-то, может, и имел. Не знаю. Но ведь не мы же, не мальчишки. И без билетов как-то обходились. Один билет тогда мы знали – в кино, как старики сказали бы – «на фильму». И там старались без билета прошмыгнуть.

Исполнялось тебе – мальчишке, не девчонке, хотя были и такие девчонки, боевые, «дёрзкие», которые такой чести тоже удостаивались, – десять-двенадцать лет, отец или дед дарил тебе надень рождения старенькое ружьишко 32-го или 24-го калибра, и ты распоряжался им, как хозяин, следил за ним, чистил, смазывал, только разве не облизывал. К ружью и патронташ, конечно, прилагался. Провиант, после того как ты истрачивал запас, надо было каждый раз «выклянчивать» отдельно. Клянчили, куда денешься. Выдавали, если ты беспечно, «неуёмно» за один поход в тайгу всё не расходовал. А приходил в первый же день пустым и имел «наглась» просить пустые патроны поменять на заряженные, могли и отказать – самим, отцам или дедам, дорого доставалось. И «аканомия» – конечно. И не «привадить» к бережливости иначе – только вот так: не «потакать».

Раным-рано, задолго до света, поднявшись и легко позавтракав, собирались мы в условленном месте стайками человек по восемь или десять и шли до восхода ещё солнца, чтобы никто «не увидел и не сглазил», на промысел. Патронов имели ограниченное количество, и палить по ронжам да по дятлам было жалко. Жалко не ронж и не дятлов, а патронов. Два патрона в патронташе, на всякий случай, были с пулями. Так нас к этому и приучали – в тайгу, мол, идёшь, не в клуб на танцы. Добывали рябчиков, чирков или, кому повезёт, подстреливали крякву, косача, полюшку, глухаря или капалуху. Больше меры не убивали – родители бы стали ругаться. На суп-два хватит, и довольно. Голову не терять, не «жадовать» – так нам наказывали. И птицу оставлять в «сохранносте» разумной – важно. «Чтобы кому потом плодиться было» – ясно. «По за глаза-то – ни к чему».

Был в Ялани паренёк – Паша Поротников. Так вот он, когда ему не исполнилось ещё и тринадцати лет, завалил лося. Не скрадом, не загоном, конечно. Собака в нужное время и в удобном углу остановила. Но всё равно, удача, что тут скажешь. Завидовали ему ребята? Может быть. Я нет. Мечтал убить медведя, что мне лось? Убью, но позже. После демобилизации со срочной службы. Когда мне исполнится уже двадцать пять лет. И до сих пор жалею об этом убийстве. Теперь, как далеко бы ни отправился в тайгу, ружья с собой не беру. «Размягчился», – сказала бы мама. Отец бы сказал по-другому.

Согласен с ними, и с отцом и с матерью, но изменить себя теперь уже не хочу. И нет желания возобновить это занятие – охоту. Друзья охотятся – и Бог им в помощь. В тайге сибирской нелегко прожить без промысла – подспорье.

С ружьём за спиной или на плече – не сторожа и не пастуха, речь не о них – в те благословенные времена можно было встретить человека не только в лесу, но и на яланской улице, и в магазине, в колхозной, рыбкооповской или в «мэтээсовской» конторе, где угодно. На новогодней ёлке в клубе или в школе – даже там. Не исключаю. Никто на него, вооружённого, и внимания особого не обратил бы: это куда ты, мол, с ружьём-то? За «паперёсами», за спичками. По делу. Мимо вот шёл, и завернул. Ступай, мол, с Богом. Весь и разговор, если бы разговор такой случился. Ничего необычного не было в этом. Разве что гостю, к нам издалека приехавшему, немного странным показалось бы – заволновался б.

На старый Новый год в ночное небо всё село стреляло чуть не до рассвета – традиция была такая. И никаких несчастных случаев. С детства все сельчане умели с ружьём обращаться. И на кого-то навести ствол ружья – считалось крайним безрассудством. Не только на человека, но и на собаку, на домашнюю скотину. У крепко выпивших, безумных и неуравновешенных ружья отнимали. Бывало, что и навсегда. Жили среди тайги, закон тайга нам диктовала. Строгий. Не станешь соблюдать его, сполна получишь.

Иной раз, в тёмном кинозале, впереди тебя сидит кто-то, и слева или справа от его головы торчит ствол ружья, выделяющийся на фоне экрана. Смотреть кино мешает, но, чтобы хозяин ружья убрал его себе на колени, не просишь; шапку, шляпу или кепку снял, и то ладно – приличия соблюдены.

Возвращается человек из тайги – зимовье своё проверял, корову или телёнка искал, да мало ли, куда он, свободный, и зачем наведывался, – подходит к клубу, а там кино интересное начинается, вдруг потом уже и не увидишь, не привезут в Ялань повторно ленту, – не бежать же домой, чтобы переодеться и оставить дома ружьё. Никто не останавливал его на контроле, сдать ружьё в сейф или киномеханику на временное хранение не требовал. Спросят разве, не заряжено ли? Не дурак – с заряженным-то – по деревне. Верно?