Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

А на следующий день я был удовлетворен сполна, когда ко мне подошел уйгур и пригласил в чайный домик. Оп сразу приступил к делу, и я отметил при себя, что вот это и выдает — новичок он в торговом деле, не владеющий еще собой и не поборовший суету, или же рисковавший много раз и теперь только выигрывающий от риска. А когда он назвал меня «знаменитым торговцем», я принял скучный вид, поняв, что передо мной один из тех посредников, которые часто обращаются ко мне за помощью.

— Кто же вам показал на меня? — спросил я, по–прежнему скучая.

Он не решался, говорил, что понял сам, наблюдая, и что если такой опытный торговец согласится помочь…

Словом, его люди скупили в каком–то городке, по пути сюда, весь товар кавказцев — сто пудов мандаринов, а продукт этот быстро портится… Подобные дела возбуждают меня вначале, берусь играючи, но близко к середине вдруг все надоедает, теряю вкус и отхожу.

Короче, уйгур хотел, чтобы я уладил все здесь, внутри базара, склонил кое–кого, чтобы в один день к рядам были выставлены пятьдесят подставных торговцев и чтобы выдали каждому весы к отдельному месту, — уйгур задумал начать и закончить с мандаринами в течение дня, так быстро, как будто дохнул на стекло — пропотело — и сам же стер; ничего не было в помине!

Я слушал, что–то в его идее было незрелое, дилетантское, особенно уязвима та часть дела, которая касалась склада. Он хотел, чтобы одни ящики завозились на склад, другие тут же увозились к прилавкам, создавая у недоброжелательного наблюдателя ощущение, будто товар здесь хранится давно.

— Вы ведь знаете, когда товар хранится день–два на складе, это придает делу налет респектабельности, — сказал мой собеседник, виновато улыбнувшись и, должно быть, чувствуя себя глуповато оттого, что напоминает мне об этом простейшем правиле базарной игры.

— Да, всего лишь налет, — ответил я сухо, рассердившись за его чрезмерное подобострастие ко мне. — И больше ничего… А это, как дыхание на стекле, бывает, что не успеешь стереть — опаздываешь…

— Не хотите ли вы сказать, брат…

— Послушайте, — перебил я уйгура, — вы уже давно?..

Да, я это почувствовал сразу: он долго был просто завсегдатаем, он так и назвал себя — не «гость», «посетитель» или скромно: «ученик базара».

— Я несколько лет был завсегдатаем, но самым обыкновенным, не таким, как вы. Вы так называете себя из скромности, на самом деле — мне говорили, — весь порядок базара, каждый его нерв держится вашими руками…

— Вот уж нет, сказал я и подумал, что если даже половину того, что он здесь наговорил о моих торговых способностях, опустить как лесть, останется… что значит базарная молва, небольшая загадка — и рождается миф… Юсуф Прекрасный.

Меня всегда умиляла эта библейская история, торговый эпос, сочиненный на восточном базаре или в долгом пути через пустыню торговцами. Юсуф Прекрасный, брошенный братьями в колодец и подобранный караваном, — сын риска, жертва прелюбодейства, ставший управляющим хлебными магазинами фараона.

— Первый и простейший талант торговца — умение предвидеть, как Юсуф Прекрасный, семилетнюю засуху, — говорю я уйгуру и соглашаюсь помочь его делу лишь из мелкого тщеславия — вот ведь бывший завсегдатай, которого увлек базар, а называет меня учителем, значит, я по–прежнему единственный, это моя привилегия.

Уйгур наклоняется и взволнованно дышит мне в плечо, показывая среди столбика цифр на бумаге мою долю — восемьсот рублей.

— Что ж, — говорю я великодушно, соглашаясь с долей.

Посредник доволен, благодарит, приглашая вечером в трапезную, хотя чувствую: что–то внутри его точит — естественное волнение, может, страх.

— А как вы предвидите… наше дело? — спрашивает он, желая обрести уверенность.

— Как семь тучных лет после семилетней засухи, — отвечаю я, зная, что доля иносказательного лишь украсит торговую сделку.

Иносказательность — одно из базарных суеверий, сулящих удачу. Как бы ни полагался торговец на свое умение, он все же чувствует непостоянство в основе своего дела, а удачу можно ждать, лишь наблюдая за приметами, начиная от вселенских — стояния луны над базаром — и кончая мелкими, как пол и одежда первого покупателя.

Торговцы верят, что день будет легок на удачу, если первым покупателем окажется мужчина. Как часто я пользуюсь этим, чтобы купить что–нибудь по сходной цене! Вижу, как твердо стоит на своем торговец, когда подходит женщина, не уступает ни на копейку, она, сердитая, идет дальше, должно быть не зная, что и там будут непреклонны, ибо торговцы еще задолго до начала базара сговариваются продавать по единой цене, всякий отщепенец, сбавивший, чтобы сбыть товар побыстрее, жестоко презирается — с ним стараются не иметь дела, отворачиваются, и строптивый — смотришь — исчез с базара, разорился. И только ранним утром — и опять по сговору — цена может колебаться, опускаясь лишь один раз от своей твердой линии, да и то тогда, когда первым подходит мужчина–покупатель. Стоит ему отойти, купив, как цена снова подскакивает до своей твердой отметки, и со вторым покупателем — неважно, мужчина ли он, — торговец уже несговорчив, стоит на своем… И еще близко к вечеру, когда товар слегка увял, а сам торговец утомился, цены у всех понижаются на одну ступень — время покупательниц…

Бобошо сказал, если помните: «Каждый рожден быть собой, и это справедливо». Здесь чувствуются нотки предопределенности, вера в звезду, как будто один родился перекупщиком, другой посредником, третий поставщиком, и таким должен оставаться, чтобы не нарушать правила, которыми исстари живет базар.

Поставщик — тот, кто выращивает фрукт, и если он не продал его через посредника перекупщику, а решил торговать сам, он с презрением озирается вокруг, называя перекупщиков трутнями. И напрасно! Поставщик, сделавшийся хотя бы ненадолго торговцем, выглядит очень наивно и почти всегда проигрывает оттого, что решил свои фрукты продавать сам, ибо забывает, что сорванный плод уже не сочный фрукт, натюрморт, а товар, крепкий, обкатанный, жесткий, звенящий металлическим рублем, — тихая жизнь сада ему уже чужда, он весь в стихии базара… Вечером крестьянин смущенно складывает, сидя в чайном домике, рубль к рублю, прозревая…

Еще есть люди… их так мало, один–два человека на весь базар, поэтому нет названия их профессии, я же называю: художники торговли. Уйгур принял меня за такого художника, надеясь, что я закрашу самые тонкие, лезущие наружу места в его деле с мандаринами.

Что ж, я опять взялся, хотя и давал себе слово не ввязываться. Натура, увлекло… Сплошная игра — и с весовщиками, и на складе у меня хорошо получается.

Я убеждаю их, жестикулируя страстно, затем перехожу на шепот, толкаю панибратски в бок, хохочу. Держу про запас поговорку, анекдот, а то и просто непристойность, ибо весовщики падки на обнаженную шутку, с ними целый день только об этом и говори, глядя из окна на торговок, не насытятся.