Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Коршун прикинул на глаз расстояние, оставшееся до озера, и нырнул вниз, чтобы выйти из течения. И как раз в тот момент, когда коршун пролетел сбоку бархана, под его рогом, едва не задев его хвостом, течение отпустило птицу и хищник мягко коснулся ногами дна озера.

Коршун нахохлился, словно кто–то наблюдал за ним со стороны, и птица приготовилась к защите. Нет, просто коршун был доволен перелетом — удержался от соблазна и не съел падаль, попал в воздушное течение и сохранил силы для обратного полета, а главное — чужого не увидел на своей территории и была она по–прежнему его, законной.

В поисках воды коршун пошел, скользя по кромке соли, причудливые рисунки ее хрустели и ломались под ногами. Недавний скорый дождь, наполнив озерце, продержался тут лишь до полудня, но соль успела набухнуть, и вот, когда вода испарялась, вместе с паром поднимались и кристаллики соли. Поднявшись невысоко, не успев прилипнуть друг к другу, кристаллики падали обратно в озеро, из них, мягких еще и податливых, ветер слепил пластинки различной формы — треугольные, шестиконечные — и нарисовал на них узоры.

Вся корка соли на озере была покрыта такими узорами, и между ними осторожно, боясь поцарапать спину, пробиралась ящерица.

Коршун в беспокойстве пощелкал клювом и, если бы не сдержал себя, мог бы просто опустить клюв на голову ящерицы и схватить ее, ибо ящерица уже загнала себя в плен, находясь между пластинками. Но риск тот она считала для себя оправданным, ибо искала воду.

Коршун остановился, чтобы не вспугнуть ее, стоял, не ослабляя взгляда.

Но вот ящерица, видно, почувствовала запах воды, прыгнула к трещине на корке соли и просунула туда голову, а затем и передние лапки, держась за соляной прутик хвостом.

Коршун видел, как бока ее надуваются, и в нетерпении царапал соль когтями.

Ящерица напилась, хотела вытянуть обратно голову, но, отяжелев, поскользнулась и упала, скрылась вся в трещине. А через мгновение вылезла обратно, высунув мокрую голову и фыркая. Встретившись взглядом с коршуном, она как будто не поверила, стряхнула с глаз капельки влаги, пригляделась и побежала прочь, воинственно подняв вверх кончик хвоста. И пока убегала, высохла под солнцем и вся побелела от соляной пудры.

Не услышав над собой шороха крыльев, ящерица, удивленная, оглянулась очень бойко, успокоилась, увидев, что коршун не преследует ее, и вскарабкалась на холмик и стала оттуда наблюдать пристально за птицей со своей территории.

Смотрела, как коршун подошел к той трещине, откуда пила она, разломал клювом соль, расширил — открылась ямка, наполненная мутной водой, — и хищник стал пить, запрокидывая голову при каждом глотке и ожидая, пока горькая вода не потечет в горло.

Ямка эта, куда просочилась дождевая вода к толще соли, а потом закрылась коркой, чтобы не испарялась дальше влага, была уже раньше найдена жучками. Несколько их, нахлебавшись, не сумели выбраться на поверхность, и трупики застыли в соляных пластинках.

Коршун выпил всю воду и, почувствовав слабость и томление, решил сразу же улетать обратно, чтобы пересилить тяжесть. Теперь он летел уже по самому краю своей территории, боясь попасть во встречное течение, с которым плыл к озеру.

Время укоротилось, перевалило за полдень, но зноя не прибавилось, и коршун по прошлому опыту знал, что полет туда и обратно протянется до сумерек. Если, конечно, буря не остановит его, не заставит переночевать далеко от дома.

Сейчас коршун почти не замечал земли, взгляд его был напряженный, усталый и скользил по пустыне равнодушный, как собственная тень. Но вот взгляд его поймал кого–то, задержался, затем снова ослабел, и, если бы существо это не летело под ним с одинаковой скоростью и по одной ровной линии, коршун бы забыл об увиденном.

Отсюда, с высоты, трудно было разглядеть, что это летит так низко, почти касаясь холмиков и кустов носом, и коршун, озадаченный, снизил потолок полета. Все, что было знакомо ему в пустыне, коршун узнавал с высоты по очертаниям, даже крошечных ящериц и жучков, а это странное существо как будто было ему незнакомо.

Описывая круги, коршун спускался все ниже, вытянув шею, смотрел в нетерпении, желая понять, что же это, мышь или птица с такими нескладными крыльями. Эти крылья коршун разглядел подробнее всего, ибо были они раскрыты для его взгляда, заслонив собой большую часть тела, и поразило хищника, что были они без перьев и пуха, не в форме веера, а кожаные, с когтями на концах.

При каждом взмахе когти эти, описывая линию, едва не касались морды летуна с длинными ушами, и, когда легкий ветерок чуть наклонил его тело в полете, коршун заметил, что когти на концах крыльев — это и есть, по–видимому, его лапы, ибо бока его были гладкие, округлые.

Озадаченный еще больше, коршун спустился так низко, что длинноухая птица полностью оказалась в его тени и летела так, не убыстряя полета, тяжело, в одном темпе. Она, должно быть, давно уже догадалась, что над ней парит коршун, но, кажется, не смутилась.

Когда осталось всего три–четыре круга полета, чтоб коснуться ее ушей клювом, коршун вдруг почувствовал запах, вначале непонятный, идущий издалека, как смутное воспоминание, затем защемивший нос хищника уже чем–то знакомым, а когда запах этот совсем приблизился и оформился, благодаря опыту стал осязаемым, коршун в тоске поспешил подняться опять в высоту.

Ему пришлось парить еще немного, ожидая, пока воспоминание, вызванное запахом, не собралось в его сознании картиной, такой четкой и яркой, словно переживал он ее вот сейчас, сию минуту.

А маленькое существо, заставившее хищника пережить вновь такое острое ощущение, тем временем уже удалилось, и коршуну пришлось снова взмахнуть крыльями, приглядеться, прежде чем окончательно убедиться, что летит это подковонос, карлик нетопырь из рода летучих мышей, с видом странным и трогательным.

Откуда появилась здесь, над песками, эта крылатая мышь и почему летит она ровно сбоку своей тени, никуда не сворачивая и ничего не ища? Коршун снова накрыл ее своим отражением, как бы желая спрятать от чужих хищных глаз. Птице приходилось часто останавливаться в воздухе, парить, ибо взмах сильных крыльев уносил ее в сторону.

Похоже на то, что слепая эта мышь вылетела на рассвете после ночи полнолуния из своей сырой пещеры в далеких и неведомых горах, почувствовав близкую смерть, хотела лечь где–нибудь на скалах, чтобы обсохнуть, сложить крылья и больше не шевельнуться, ее старое больное чутье унесло ее в другую сторону, к пескам, и вот она летит, уже ничего не чувствуя, с одним только слабым желанием оказаться подальше от гнезда.

Коршун чувствовал это, ведь только существо, в котором еле теплится жизнь, остался лишь инстинкт ухода, бегства из гнезда, от сородичей, только оно может так равнодушно взирать на тень хищника рядом, не вздрагивать, не пытаться хоть как–то защититься.