Александра Маринина - Горький квест. Том 2 [litres с оптимизированной обложкой]

— Самым интересным для меня был диалог Нила и Петра о голодном человеке, который отшвыривает единственный кусок хлеба только потому, что его дал несимпатичный человек. На самом деле это разговор о том, что важнее: выживание или соблюдение моральных принципов, этических ориентиров.

Про это Наташе было скучно слушать. В ее мире, мире романтики и песен у костра под гитару, выживание не соперничало с моралью. Она стала думать, что и как сказать во время общего обсуждения, чтобы Сергей ее заметил.

Пьесу «Мещане» я перечитывал много раз и всегда поражался тому, что ничего с тех пор не изменилось, а ведь с момента создания этого произведения прошло больше 70 лет… И мои родители с пафосом произносили в точности те же самые слова, которые с негодованием произносит Бессеменов в разговорах со своим сыном Петром: до тех пор пока он, а стало быть, и я ничего в жизни не достигли, существуем под родительским кровом и на их иждивении, мы не имеем права ни на собственные желания, ни на самостоятельные решения. Мы — никто, и звать нас — никак. «Неужто отцовы слова так тяжело слушать? Не для себя ради, а для вас же, молодых, говорим. Мы свое прожили, вам — жить. А когда глядишь на вас, то не понимаешь, как, собственно, вы жить думаете? К чему у вас намерения? Наш порядок вам не нравится, это мы видим, чувствуем… А какой свой порядок вы придумали?»

Неужели такой конфликт между поколениями существовал веками? А я был уверен, что это только лично мне не повезло с родителями. «Студент есть ученик, а не… распорядитель жизни. Ежели всякий парень в двадцать лет уставщиком порядков хочет быть… тогда все должно прийти в замешательство… и деловому человеку на земле места не будет. Ты научись, будь мастером в твоем деле и тогда — рассуждай… А до той поры всякий на твои рассуждения имеет полное право сказать — цыц!» Или, например, слова того же Бессеменова, только адресованные уже не сыну Петру, а дочери Татьяне: «Молчи! Когда ты не хозяйка своей судьбы — молчи…» Ну просто слово в слово речи моего отца, да и мама не отстает. Я буквально ошалел, когда впервые это прочитал — настолько все оказалось похоже.

Честно признаться, изучение текста пьесы в значительной мере примирило меня с отцом и мамой, ибо я понял: дело не в том, что мои родители какие-то особенно авторитарные и зловредные, а в том, что все родители таковы. А монолог Тетерева в финале заставил меня задуматься о том, что и я со временем стану относиться к своим детям (если они у меня будут, конечно) точно так же, как мои родители относятся ко мне. Очень не хотелось бы в это верить, ведь я умнее и современнее, кроме того, у меня, как выразилась учительница английского, протестное мышление, и я ни за что не повторю судьбу своих родителей и не буду похожим на них. Это я так себя утешаю… Потому что слова Тетерева, сказанные Бессеменову о Петре, сильно меня ранили, честно признаться: «Он не уйдет далеко от тебя… умрешь ты, — он немножко перестроит этот хлев, переставит в нем мебель и будет жить, — как ты, — спокойно, разумно и уютно… Он ведь такой же, как и ты… труслив и глуп… И жаден будет в свое время и так же, как ты, — самоуверен и жесток. И даже несчастен будет он так же, как ты теперь… И так же вот несчастного и жалкого сына твоего не пощадят, скажут ему правду в лицо, как я тебе говорю: «Чего ты ради жил? Что сделал доброго?» И сын твой, как ты теперь, не ответит…» Неужели это правда? Неужели мне суждено со временем превратиться в копию родителей, а мои дети будут ненавидеть меня и стремиться как можно скорее вырваться из отчего дома? На какое-то время меня даже страх охватил. «Труслив и глуп»… Не зря в какой-то умной книге я прочел, что больше всего в выдуманных (литературных и кинематографических) персонажах нас раздражают те недостатки, которые присущи нам самим, но в наличии которых мы не желаем себе признаваться. Эти два слова ударили меня сильнее всего. Да, я трус, это правда, как ни горько сознаваться.

И всех родителей больно ранит, когда дети принимают решения, не посоветовавшись со старшими, будь то девятнадцатый век или двадцатый, без разницы. Старшие априори уверены, что знают лучше и дадут ребенку, даже и давно выросшему, ценный совет, а без их подсказки детка такого натворит — хоть святых выноси. Правильно ли такое мнение старших? Ответа у меня нет, и я с удовольствием поставил бы этот вопрос перед своими учениками. Наверное, директор школы, да и родители моих десятиклассников, по головке меня не погладили бы, но ребята — я совершенно уверен! — обсуждали бы тему с удовольствием. Можно было бы еще предложить им подумать о теории Татьяны про «две правды», но, боюсь, для шестнадцатилетних было бы рановато, не потянут. Хотя, возможно, во мне сейчас взыграло самомнение того самого «старшего», который, окончив институт, полагает себя ужасно взрослым, а всех, кто младше, считает недоумками, неспособными к умозаключениям и анализу. Надо бы мне почаще вспоминать, что сам я был шестнадцатилетним очень и очень недавно. Все-таки про две правды, каждая из которых имеет право на существование, хорошо бы поговорить с детьми: это уберегло бы хоть кого-нибудь из них от юношеского максимализма и неоправданно резких оценок. И, между прочим, об этом говорит и Горький в этой же пьесе, в том месте, где Нил рассуждает о задачах школьной педагогики: «Ребятишки — ведь это люди в будущем… Их надо уметь ценить, надо любить. Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать». Ах, как я любил бы свою работу, если бы мне позволили ею заниматься…

Да и вообще в «Мещанах» можно найти огромное количество тем для обсуждения с учениками. Вот, например, монолог Татьяны о том, что в художественной литературе все положительное — выдумано авторами, а все плохое и трагическое подается в гипертрофированном виде: «Дурное и тяжелое они изображают не так, как я его вижу… а как-то особенно… более крупно… в трагическом тоне. А хорошее — они выдумывают». Можно было бы на уроке вспомнить Шекспира, Диккенса, Достоевского, предложить ребятам вспомнить и привести примеры, как подтверждающие слова Татьяны, так и опровергающие их. Кстати, любопытно и замечание той же Татьяны, что «никто не объясняется в любви так, как об этом пишут!» Вот мои ученики порезвились бы, комментируя этот пассаж! Наверное, приводили бы примеры из собственной, пока еще небогатой, практики, а заодно вспомнили бы любовную лирику Пушкина и Лермонтова, а также романтические сцены из Тургенева и Толстого, которых я изучал бы с ними раньше, в восьмом и девятом классах.

Не меньший интерес представляло бы обсуждение теории Тетерева о добре и зле. Да, есть опасность, что вопрос может оказаться сложноватым для подростка, но не обсудить его в классе — просто грешно. Моя задача как учителя была бы в этом случае — пересказать весь монолог Тетерева более просто и доходчиво, ибо сама тема важна необычайно. Если задача школы — не только дать знания, но и воспитать человека, то без обсуждения вопросов добра и зла обойтись невозможно. «Зло есть качество прирожденное вам и потому — малоценное. Добро — вы сами придумали, вы страшно дорого платили за него, и потому — оно суть драгоценность, редкая вещь, прекраснее которой нет на земле ничего. Отсюда вывод — уравнивать добро со злом невыгодно для вас и бесполезно. Я говорю вам — добром платите только за добро. И никогда не платите больше того, сколько получено вами, дабы не поощрять в человеке чувство ростовщика. Ибо человек — жаден. Получив однажды больше того, сколько следовало ему, в другой раз захочет получить еще больше. А также не платите ему меньше, чем должны. …Но за зло — всегда платите сторицею зла!» Вот тут и проверим, как мои школьники усвоили прошлогоднюю тему о Льве Толстом и о теории «непротивления злу насилием». Пусть-ка вспомнят да освежат в памяти!