Роберт Ибатуллин - Демаскировка

— Ваша милость… — Гренцлин примирительно поднял ладонь.

— Я знаю тут всех! Всех до последнего подпаска! — Колючие глазки Морбонда горели яростью. — У каждого знаю всю подноготную! Никто, слышите, никто из моих людей не стал бы помогать врагам короля! Мы все тут стоим за его величество! Даже во времена Контроверсии мы сохраняли верность короне! За каждого слугу, каждого кмета я ручаюсь как за себя!

— Прошу прощения, если я неудачно выразился, ваша милость… — Гренцлин перевёл дыхание и заставил себя говорить медленнее, отчётливее. — Клянусь, я ни секунды не имел в виду усомниться в верности его величеству вас и ваших людей.

Барон кивнул.

— Не стоит извиняться, сударь. Это я прошу меня извинить за чрезмерную горячность.

Они поехали дальше в неловком молчании. Ущелье сужалось клином, сглаживалось, сходило на нет по мере подъёма к перевалу. Солнце всё жарче пекло, но воздух становился свежее, холодный встречный ветер усиливался. Синие тени останцов давали прибежище последним островкам весеннего снега.

— Господин коллежский… как вас там… адъютор! — неожиданно приветливо возобновил беседу барон. — Вы человек образованный, судя по манере разговора. Где изволили учиться?

— В Винденском схолариуме теосевитов, ваша милость. — Гренцлин чувствовал, что барон готовит какой-то подвох, но твёрдо решил держаться в формальных рамках.

— Прекрасная школа! Я, вы знаете, немолод, но человек просвещённый, широких взглядов. Полагаю, что образование способно пробудить и развить благородство души даже в человеке самого подлого сословия. И вот что меня удивляет в людях вроде вас: неужели вам нравится служить шпиком?

Гренцлина передёрнуло, хотя он почти привык к такому отношению со стороны знатных особ.

— В службе королю нет бесчестия, ваша милость.

— Я не говорю с вами о чести, сударь. Я говорю о ваших чувствах. Подглядывать, подслушивать, читать чужие письма, копаться в грязном белье, якшаться с ворами и убийцами… Запугивать, подстрекать, пытать… Пусть во благо короля и государства, но неужели вам всё это не отвратительно?

— Поверьте, ваша милость, я не занимаюсь ничем из перечисленного.

— Разумеется, теперь уже нет. Теперь это делают для вас другие. — Барон откровенно наслаждался беседой. — А в начале карьеры?

— Ваша милость, вы несколько предвзяты. Наша служба гораздо скучнее, чем многие воображают себе.

— Скучнее? То есть вся эта мерзость представляется вам потехой? Вы жалеете, что ваша жизнь не так преступна, как вам хотелось бы? Тут уж мне и добавить нечего.

Гренцлин промолчал, позволив барону торжествовать маленькую победу. Они поднялись к самой седловине перевала. Ветер неистово трепал разноцветные ленты на кривом можжевельнике — приношения безымянному духу места. Барон остановился. Ветер рвал с плеч и полоскал его сине-белый плащ. Гренцлин выехал вперёд, наклоняясь, придерживая шляпу, и встал конь о конь с Морбондом.

— Вот она, Морбондская полонина. — Барон гордым жестом обвёл открывшийся за перевалом ландшафт. Плоское дно обширной карстовой котловины со скалистыми стенами покрывали перемежающиеся пятна грязного снега, жухлой прошлогодней травы и голого известняка. — Сейчас тут никто не живёт, но после Троорловой седмицы пастухи отгоняют сюда скот на всё лето… А это Летняя башня.

— Это в ней нашли тела? — спросил Гренцлин. Нахлобучив двууголку на самые брови от ветра и бьющего в глаза солнца, он смотрел на каменную башню посреди полонины.

— Да. А вон и Врата Ангелов. — Морбонд показал вдаль, на противоположную сторону котловины, где высилась скала, похожая на разрушенный портал гигантского готического собора. — Я говорил, они пришли с той стороны. — Он снова подчеркнул интонацией: «Не через мои владения».

— Да, ваша милость, я помню.

— Едемте. — Барон легонько ударил шенкелями кобылу.

Гренцлин с трудом держался рядом — мул норовил пристроиться баронской кобыле в хвост и плохо слушался узды. У башни сидел перед костерком караульщик-пастух, похожий на ворох грязной косматой шерсти — словно весь состоял из тулупа мехом наружу, папахи и бороды. Из-за спины торчало раструбом дуло охотничьей пищали-тромбонета. Пастух вскочил и поклонился барону, тот ответил милостивым кивком.

— Вы так и оставили тела в башне? — спросил Гренцлин.

— Да, разумеется. Разве кто решился бы прикоснуться к этому… созданию? Балош, привяжи коней! — велел Морбонд сопровождавшему гайдуку и принялся спешиваться.

Вход в Летнюю башню был с севера, с теневой стороны. Здесь лежал длинный язык снега, начинавшийся от самого входа. Гренцлин слез с седла и прошагал по снегу, такому слежавшемуся, что ноги почти не проваливались. Двери не было. Сугроб обрывался у прямоугольного проёма в валунной кладке. Инвестигатор подошёл к проёму и остановился как вкопанный.

Почти сразу от входа начиналась длинная крутая лестница, и на нижних ступенях, головами к дверному проёму, лежали двое, сплетенные в объятии — человек и нечеловек.

— Любезный, — обратился Гренцлин к баронскому гайдуку, — подай мне седельную сумку. Я буду диктовать. — Он распахнул епанчу и присел на корточки.

Человек лежал на спине, упираясь подвёрнутой головой в истёртый камень нижней ступеньки. Полушубок из грязной овчины был распахнут, рубаха разорвана на груди, из-под затылка застывшие потеки крови тянулись вниз по ступени и впадали в застывшую же неровную лужицу у подножия. Лица не было видно — только тёмные с проседью волосы и посиневшее оттопыренное ухо.

Лицо было скрыто головой огромного металлического насекомого. Всё его серебристое тело покрывала тонкая изморозь. Грудной сегмент покоился у человека на груди, округлое брюшко величиной с новорожденного младенца — на животе; пара рук, похожих на клешни богомола, охватывала плечи мертвеца, длинные скаковые ноги почти непристойно оплетали таз, а мелкие ходовые ножки впивались в бока в отвратительной пародии на объятие.

— Сударь! — Гайдук протянул ему кожаную седельную суму.

Гренцлин взял её. Достал лакированную шкатулку фтегмографа и выгнутый вопросительным знаком рупор. Открыл крышку — проверить, на месте ли вощёный валик. Вставил рупор в паз до щелчка, завёл рукояткой пружину. Повесил прибор за ремень себе на шею, как шарманку, и поднёс ко рту раструб рупора.

— На месте происшествия обнаружен труп мужчины возрастом около пятидесяти лет, — размеренно произнёс Гренцлин. Пружина внутри фтегмографа тихо жужжала, игла царапала воск крутящегося валика. — И алмеханическое самодвижущееся устройство. Машина-палач. Автокат. — Он провёл по выпуклой пластине затянутыми в чёрную перчатку пальцами. В очищенном от изморози окошке уменьшенно, искажённо отразилось его бледное лицо и чёрная двууголка с торчащим пером фазана. — Автокат холоден, трансмутация в атаноре полностью остановлена.