Андрей Бинев - Тихий солдат

– Сначала было даже…ну, не то, что весело…, – пытался он объяснить как-то Павлу свое первое ощущение, – а вроде как игра! Помнишь, мы в детстве еще играли? Ну, ударишь лопаткой по палочке…струганной такой, а потом ее же на лету отбиваешь. Она летит, а мы смотрим куда упала и что у нее сверху – три засечки или две. И здесь поначалу также было. Чего там сверху свалилось? Куда улетело? Вроде и страшно, а вроде и интересно. Только это быстро прошло. Потому что у нас неразбериха началась. Кто куда побежал! Один орет, окапывайся, они сейчас здесь будут. Мол, их передовые части уже в десяти километрах видели. А другой за наган хватается – что, дескать, за пораженческие настроения! Подмоги дождемся и выкинем их к этой самой матери…, ну, сам понимаешь, к какой и куда!

– Да у нас также было… в Москве. Один за голову хватается, а другой за тот же наган. Только у вас всё ближе было! До нас только после дошло! Никто и не верил, что война, пока Молотова не услышали. Мы-то в штабах знали, а люди лишь слухами поначалу пользовались, шепталась, стращали друг друга… Потом жрачка кончилась…

– У нас никаких слухов, Паша, не было! – рассказывал Куприянов, отхлебывая в двухнакатной землянке кипяток с заваркой из какой-то душистой сушеной травы, – Одни их танки, бронемашины…, да мы таких и не видели никогда, мотоциклетки с пулеметами и даже велосипеды… Куча велосипедов, на которых, как какие-то серые муравьи, солдаты с ружьями и в касках. Едут себе, ухмыляются… Это я сам видел, из засады. Они потом велосипеды свои побросали, потому что по нашим дорогам…сам знаешь…легче на пузе, да и то в обратную сторону.

Он рассмеялся, но потом вдруг неожиданно стал серьезным и, понизив почти до шепота голос, стал рассказывать то, о чем его Павел и не спрашивал.

Удивительная история младшего лейтенанта Куприяна Куприянова

– Вызывает меня к себе начальник особого отдела, глядит строго и сует прямо в руки пакет. Вот, говорит, тебе предписание, давай мухой на окраину Могилева…, а война-то уже пятый день идет…, немцы бомбят, из орудий лупят…

Да, брат! Это тебе не фунт изюма! Раненых – что туш на бойне! Лазарет у нас был, так в нем люди друг на друге лежат, кровью умываются, орут, костят всех подряд! Два врача с красными глазищами носятся туда-сюда, а их все больше и больше. Кто легко раненный, так его взашей, а кто тяжело – это уж как получится…, может, прооперируют, а может и вовсе забудут… Куда их потом девать? А? Немцы-то прут! Вот-вот туточки будут. Два последних дня, ну перед тем, как меня особист вызвал, померших вывозили на кладбище и там всех скопом в одну здоровенную яму сваливали. Чего потом было, я не знаю…

Беру, значит, я из рук особиста пакет, хватаю попутку…, «эмка» туда как раз ехала…из железнодорожных…, охрана, что ли? Да хрен их разберет! Приезжаю, значит, по секретному предписанию. …Ты свой…, тебе можно… Завод номер такой-то, начальнику особого отдела капитану государственной безопасности Рыклину Ивану Матвеевичу, лично. Сам невысокий, а плечищи – во! Почти лысый, лоб здоровенный, весь в шишках, а глаза желтые-прежелтые. Никогда такого не видал! Ну, бычина прямо! Докладываю, так, дескать, и так по приказу начальника особого отдела штаба армии…старший сержант Куприян Аркадьевич Куприянов прибыл, ну и так далее. А он руку мою хватает от пилотки, вниз ее опускает, берет за грудки… у меня аж пуговица спереди отскочила, как будто ее выстрелило куда-то, и шепчет мне, зловредно так, будто это я границу нарушил, а не фрицы: «Умереть готов, товарищ красноармеец? За Родину, за товарища Сталина, за партию большевиков?»

Я, конечно, сразу струхнул маленько, потому что подумал, он на всю голову больной, или от страха помешался. Помнишь, у нас в Лыкино дед Кузьма был…, чокнутый? Себя не помнил. Говорят, в первую мировую под австрийский артобстрел попал и с тех пор стал прямо как идиот какой! Он тебя еще по заднице колом перетянул за то, что ты ему у виска повертел? Ну, вот! И этот, думаю, такой же. Я, наверное, покраснел слегка…от страха…, а он пилотку с меня сорвал и ею меня хрясь, хрясь! Щеку даже оцарапал звездой-то! У меня кровушка потекла, я ее губами почуял. А он держит меня…, ну, прямо как в станок закрутил, не шелохнешься…, и сипит мне прямо в рожу: я, мол, тебя не пугать сюда звал, а большое дело делать! Государственное! Важное! Но он-то меня не звал…, меня сюда наш особист лично прислал. Я ему так и отвечаю. А он опять шипит, плюется: «Готов ты, боец, умереть за великого Сталина или нет?»

Ну, отвечаю, допустим, готов. Он тут как будто даже обрадовался. Успокоился слегка, отпустил и лысину себе своими ручищами гладит, как ласкает. Иди, говорит, в заводской клуб и жди там моей команды. Там кое-какой народ, мол, уже собрался, тоже ждут. Не болтать, панику не сеять. Вот и все, дескать, пока!

Ну, думаю, курилка, пропал! Этот без головы, чурка у него с шишками заместо нее, немцы рядом, где наши, где ихние, сам черт не разберет! Орудия гудят совсем близко, и авиация еще ихняя, с крестами, то сюда нырнут, то дальше летят, бомбочками своими плюется… Вот, значит, война какая! А тут сиди с такими же, как я, дураками несчастными, жди какой-то команды. Да от кого! От этого…

Оказалось, это военный завод и делать на нем начали еще до войны реактивную артиллерию на собственном боевом ходу. Я слова-то такого раньше не слыхивал – реактивная! Что значит, реактивная? А та какая? Которая немецкая…, гудит и лупит по чем зря?

Ну, в общем, стоят во дворе грузовики, кузовов у них нет, а вместо кузовов какие-то специальные установки, большие такие, плоские…и брезентом закрыты наглухо. Я когда в клуб шел, заглянул туда, в двор-то! Интересно все же…, где это я оказался! Вижу, вокруг красноармейцы возятся, что-то там с проводами делают… А еще охрана. Ну, НКВД, точно! Фуражки синие, с ППШ все…, у нас винтовок нет, даже старых трехлинеек…, ребята с берданками даже были…, персонально отнимали у населения…, у сторожей, значит…, а у наших командиров, в лучшем случае, наганы в кобурах, у кого-то даже и без патронов, а тут ППШ! В полном боевом, как говорится, виде. Они на меня глянули и трое сразу ППШ свои вскинули. Я, конечно, задницу в горсть и бегом в клуб. А там еще человек двенадцать или даже больше сидят, ждут чего-то. Все бойцы…, больше частью сержантский состав, хотя двое или трое рядовых. Но ни одного первогодки. Все, как говорится, солидные мужики. Сидим, значит, молчим. Потеем. Тут входит этот долбанутый и орет: «Строиться, золотая рота!» Ну, мы, конечно, сразу разобрались по ранжиру, как говорится, стоим, зенками хлопаем. Потом сюда же, в клуб, заходят пятеро сержантов в синих фуражках, и с ППШ со своими, и с наганами на ремнях, в брезентовых кобурах, здоровенных. А с ними молодой лейтенантик, но наш, армейский.