Екатерина Рождественская - Девочка с Патриарших

Серафим изрыгал все накопившиеся за жизнь ругательства, поскольку понимал, что вот тот самый случай, когда их надо освободить, вылить, вывалить — короче, применить, и это будет как нельзя кстати! Лучше его это сделать никто не смог бы, и все соседи вокруг разом поугасли и притихли, вслушиваясь в красивые, необычайно художественные и очень правильные обороты Серафимьей речи.

— Волк ты позорный, на девчонку позарился, гнида поганая! Давить тебя не передавить! Ушлепок сутулый! Вата матрасная!

Идея Иткина закудахтала еще сильнее, и было неясно, то ли она поддерживает витиеватые ругательства Серафима, то ли причитает по причине сильного стеснения от услышанного.

Серафим немого отодвинул наседавшую толпу соседей, навалился своей нелегковесной тушей на Писальщика и зашептал ему на ухо, чтобы поберечь дамский слух, что-то еще более интимное и матерное, сильнее заломив ему руки. А тот стоял, закрыв глаза от ужаса, что пойман, что вокруг люди, которых он не любил в принципе, что его, видимо, сейчас убьют и что он никогда больше не увидит свою дикую девочку. Окровавленная голова его торчала почти в самой комнате, уши были помяты и истерзаны, но подобие кривой улыбки все равно не покидало испуганного лица.

Игорьсергеич продолжал держать его за грудки, но тут раздался громкий звон, и голова чужака резко дернулась — это Труда не удержалась и все-таки двинула его со всей своей солидарной бабьей мощи по жопе чугунной сковородой, которую схватила, вылетая из квартиры.

— Дайте я его прибью! Дайте прибью ублюдка! — кричала Бабрита, размахивая сковородой, словно ее удерживали и не давали это сделать! — Такие выблядки не должны жить! Не должны! Девочку мою застращал! В гроб тебе ведро помоев! Это кес-ке-се? Это что за нахер? Вот, оказывается, где причина!

— Да погоди, Риток, мне оставь, мне! Дай-ка я сейчас ему хер-то поганый чикну! И вместе с его потной обезьяньей мошонкой! — вступила Труда с огромным ножом мясника. — Ты смотри, как хорошо попался-то, козлоеб! Вот где мой опыт со зверофермы пригодится! Ну-ка, Фима, пальто-ка ему задери, я щас приступлю!

И она решительно направилась к стреноженному, локтями раздвигая толпу соседей:

— А лучше сними совсем, мешать будет!

Мужчина моментально скукожился и покрылся испариной, видимо, решив, что так оно может случиться и на самом деле. Благодаря своей богатой и неуемной фантазии, он живо представил, как через минуту на глазах у всех его обнажат, задрав тяжелое драповое пальто, спустят брюки, подхваченные крепким армейским ремнем, и схватят грубой холодной рукой за самое нежное и ценное… Представил, как баба эта безумная полоснет со всей дури и отстрижет гениталии одним взмахом громадного мясницкого ножа. Он даже на минуту отпустил от решетки руку, чтобы проверить, на месте ли пока хозяйство. Ему привиделось, как польется кровь и запачкает тяжелые ботинки на толстой подошве. И как вытечет она вся, дымясь на морозце, вытечет, как из крана. И какая, наверное, будет нечеловеческая и позорная боль! Горячая кровь потечет в застывшую землю, пропитает, прогреет ее, а пустое иссушенное тело так и останется потом навсегда висеть, нанизанное на эту грязную ржавую решетку.

Он заскулил. Он очень боялся боли и всего, что с ней было связано. Он не совсем понимал, за что его хотят наказать, ведь он никому не сделал ничего плохого и, собственно, не собирался. Глаза его потеряли былой похотливый блеск, ведь перед ними теперь была не дикая испуганная девочка, а злое лицо незнакомого мужика, который мертвой хваткой, по-бульдожьи, вцепился в воротник его пальто и смотрел ему прямо в зрачки, глухо и страшно рыча. Глаза Писальщика совсем потускнели, покрылись пеленой, как у курицы в предсмертной агонии, и вот потемнели, погаснув. Со стороны стало заметно, что он резко обмяк, словно из него вынули все кости, осел и завис меж прутьями на шее, подогнув ватные ноги и уже отпустив решетку. Голова меж решеток сползла совсем вниз к затоптанному и покрытому инеем мху, царапая шею и оставляя длинный бурый след.

Писальщик вдруг потерял ощущение реальности, его накрыло, словно окурили магическими дымами, он захлопал глазами и перестал понимать, где он и что с ним происходит. Он взглянул невидящими глазами на человека перед собой, крик которого перешел в шипение, холодящее душу. Тот только что его отпустил и отошел на середину комнаты, начав вдруг страшным образом изменяться: глаза его округлились, увеличились и пожелтели, зрачок вытянулся черной блестящей полоской снизу вверх, словно разделил желтизну напополам. Вместо век появилась серая прозрачная пленка, которая иногда наползала на глаз, смазывая его слизью. Да и лицо его перестало быть лицом, оно вытянулось и стало похоже на драконью морду, в зеленых грубых чешуйках с зазубриной на каждой. Этот оборотень снова подскочил к окну, просунул лапы и крепко схватил его своими длинными закругленными когтями, которые впивались в шею через пальто все сильнее и сильнее, и кровь уже пропитывала тяжелое пальто. Дракон был очень зол, из страшной зловонной пасти его вырывалось пламя, опалявшее брови Писальщика.

Но самое страшное надвигалось сзади — женщина с головой гиены, в человеческой руке которой был огромный тесак. Она поигрывала им, щерила пасть, поднимала длинные патлы на загривке и безумно воняла псиной. Запах был настолько омерзительным и настолько глубоко проник в его ноздри, что Писальщика вывернуло наизнанку. Со всех сторон доносились страшные звуки, рыки, лай и шипение, которые страшно его пугали.

Он все понял: он просто попал в ад, и ад мог выглядеть именно так. Писальщик затих, прикрыл глаза, словно ненадолго умер, но потом дернулся, снова ожил и посмотрел вокруг. Уши саднило, кровь на лице запеклась, превратившись в черную корку. Он постарался хоть немного повернуть голову и увидел, что нелюди окружают его со всех сторон — жуткие звери с человеческими телами и уродливыми мордами. Звери были разномастные: клыкастые жирные свиные хари выглядывали из вонючих старых тулупов, жуткие волки обнажали желтые клыки и кутались в старые вязаные платки и кофты, закрывая волосатое горло, змея — Писальщик даже сразу не понял, какая именно, но скорее всего кобра — вылезла из ватника, раздувая свой гигантский, закрывающий небо воротник, нависая над всеми остальными существами вопросительным знаком и показывая длинные, сочащиеся ядом зубы. Руки змеюки при этом не были спрятаны, они были бледными и тонкими, с человечьими, невероятно длинными поигрывающими пальцами. В толпе было еще много всяких звероподобных существ: скользкие гнилозубые невиданные вараны, черные немигающие вороны с невероятно острыми клювами-бритвами, голошеии стервятники, противно дергающие лысой головой в ожидании мертвечины, адские разнокалиберные псы с горящими глазами и даже одноухий кот, мерзко скребущий алмазными когтями по стеклу Нинкиной кухни в ожидании развязки.