Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Книга, несущая культуру, — мул с поклажей культуры на спине. Не сядешь и не напишешь такую нарочно. Книги, несущие культуру, возникают почти случайно — как внезапные колебания фондового рынка. Есть книги высокого качества, они — часть культуры, но не носители. Они — ее часть. Они ее никуда не несут. В них может сочувственно выводиться, к примеру, безумие, ибо такова норма отношения культуры к безумию. Но в них нет гипотезы о том, что безумие — не заболевание или вырождение, а нечто иное.

Книги, несущие культуру, бросают вызов нашим условным культурным ценностям — зачастую в тот момент, когда культура склоняется перед этим их вызовом. У таких книг не обязательно высокое качество. «Хижина дяди Тома» была отнюдь не шедевром, но она несла культуру. Она вышла, когда вся культура готова была отвергнуть рабство. Читатели распознали в ней свои новые ценности, и книга снискала невероятный успех.

Успех «Дзэна и искусства ухода за мотоциклом» — видимо, плод этого несения культуры. Принудительная шоковая терапия, в ней описанная, сегодня противозаконна. Нарушает свободу человека. Культура изменилась.

Кроме того, выход книги совпал с культурным переворотом — переосмыслением материального благополучия. Хиппи об этом благополучии даже слышать не хотели. Консерваторы недоумевали. Материальное благополучие — американская мечта. Миллионы европейских крестьян стремились к нему всю жизнь и приехали за ним в Америку… в тот мир, где им и потомкам их наконец будет всего хватать. А капризные потомки швыряют эту мечту им в лицо и говорят, что она никуда не годится. Какого рожна им надо?

Хиппи отлично понимали, какого: «свободы», хотя в конечном итоге, если проанализировать, «свобода» — чисто негативная цель. Она лишь утверждает: что-то скверно. Хиппи же не предлагали никаких альтернатив, кроме живописных и кратких, и некоторые их варианты все больше походили на вырождение. Вырождение бывает веселым, но трудно всерьез посвятить ему всю жизнь.

Эта книга предлагает иную альтернативу материальному благополучию, посерьезнее. Даже не столько альтернативу, сколько расширенное понимание «благополучия»: не только получить хорошую работу и избегать неприятностей. И не только свободу. Оно дает позитивную цель работе, и цель эта всеобъемлюща. Вот в чем, по-моему, истинная причина успеха этой книги. Так вышло, вся культура в тот миг искала именно то, что предлагала эта книга. Вот поэтому она и есть «носитель культуры».

У отходящего в древнегреческую перспективу последнего десятилетия есть очень темная сторона. Крис умер.

Его убили. Около восьми часов вечера в субботу, 17 ноября 1979 года, в Сан-Франциско. Он выходил из Дзэнского центра, где учился, и собирался в гости, дом, куда он шел, — в квартале оттуда, на Хэйт-стрит.

По свидетельским показаниям, на улице рядом с ним затормозила машина, оттуда выскочили двое, черные. Один бросился на Криса сзади, чтобы не убежал, и прижал ему руки к телу. Тот, что был впереди, вывернул Крису карманы, ничего не нашел и разозлился. Пригрозил большим кухонным ножом. Крис что-то ему сказал — свидетели не услышали. Нападавший разозлился больше. Крис еще что-то сказал, тот пришел в ярость. И вогнал Крису нож в грудь. После чего эти двое прыгнули в машину и уехали.

Крис немного постоял, подержался за машину, чтобы не упасть. Затем побрел через дорогу к фонарю на углу Хэйт и Октавии. А потом правое легкое заполнилось кровью из перебитой легочной артерии, он упал на тротуар и умер.

Я живу дальше — в основном по привычке. На похоронах мы узнали: в то утро он купил билет в Англию, где мы с моей второй женой жили на яхте. Позже от него пришло письмо. Странно, однако там говорилось: «Никогда не думал, что доживу до двадцати трех».

Двадцать три ему должно было исполниться через две недели.

После похорон мы сложили в пикап все его вещи — включая подержанный мотоцикл, который он недавно купил, — и снова поехали через западные горы и по дорогам пустыни, описанным в этой книге. Прерии и горные леса засыпало снегом — такое настало время года, — и среди них было одиноко и прекрасно. Когда мы добрались до дедова дома в Миннесоте, нам стало покойнее. И там, на чердаке у Крисова деда, все эти вещи сложены до сих пор.

Мне порой не дают покоя философские вопросы — я ворочаю их в уме снова и снова, хожу кругами, наматываю петлю за петлей, пока либо не возникает ответ, либо это занятие не становится психиатрически опасным. И моей манией стал вопрос: «Куда Крис делся?»

Куда делся Крис? Утром он купил билет на самолет.

У него был счет в банке, одежда в ящиках комода, книги на полках. Настоящий живой человек, жил на этой планете во времени и пространстве, а теперь — куда девался? Улетел в трубу крематория? Или спрятался в коробочке с костями, которую нам потом вручили? Тренькает на золотой арфе, сидя на облаке где-то наверху? Ни в одном ответе смысла нет.

Спрашивать надо было так: к чему я привязался? К чему-то воображаемому? Когда полежишь в психиатрической клинике, это вопрос не праздный. Если Крис не был воображаемым — куда он делся? Разве что-то настоящее может взять и исчезнуть? Если да, физическим законам сохранения кранты. Но если их держаться, исчезновение Криса — нереально. Круг за кругом, снова и снова. Он бегал так, бывало, меня доводил. Рано или поздно возникал всегда — но где он возникнет теперь? И вообще, вот честно — куда он делся?

Петли в итоге довились до осознания того, что прежде чем спрашивать «Куда он делся?», следует спросить: «Он» — это кто?» Есть в культуре такая старая традиция — считать людей в первую очередь материальными, организмами из плоти и крови. Если цепляться за эту мысль, решения не будет. Окислы плоти и крови Криса, разумеется, улетели в трубу крематория. Но то был не сам Крис.

Надо было понять вот что: тот Крис, которого мне так не хватает, был не предметом, а неким узором, и хотя он включал в себя плоть и кровь Криса, в узоре этом были не только они. Узор больше нас с Крисом — его соотношения с нами мы до конца не понимали, и ни он, ни я не могли его полностью контролировать.

А теперь тела Криса — части этого обширного узора — нет. Но сам-то узор остался. Из середины вырвали огромную дыру, оттого-то и сердце так болит. Узор ищет, к чему бы приникнуть, и ничего не находит. Вероятно, поэтому скорбящие так привязаны к кладбищенским надгробьям и любому материальному присутствию покойных. Узор пытается облечь собою собственное бытие, находя новый материальный предмет, на котором можно сосредоточиться.

Потом стало ясно: примерно это же говорят многие «первобытные» культуры. Берешь узор без плоти и крови Криса, называешь его «духом» или «призраком» Криса — и тем самым без дальнейших пояснений утверждаешь, что дух или призрак Криса ищет себе новое тело. Слыша такое от «первобытных» людей, мы отмахиваемся: суеверие, дескать, — ибо считаем призрак или дух некой материальной эманацией, хотя на самом деле ничего подобного они могут и не значить.