Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Место ему досталось в амфитеатре, но во время концерта он высмотрел свободное место в первых рядах партера и перешел туда. Странно, кроме любопытства и интереса, а также легкой зависти к землячке, добившейся успеха, он ничего не чувствовал. Имя Светланы прозвучало для него неожиданно. Прежде чем назвать ее, ведущий объявил романс, а Костя ожидал ее с ансамблем. Светлана вышла из–за кулис в длинном розовом платье и, может быть, из–за него она показалась ему выше ростом, чем была раньше. Она пополнела. Лицо ее несколько обрюзгло или освещение делало его таким. На вид Света казалась старше. По крайней мере двадцатилетней девчонкой назвать ее было нельзя. На сцене стояла женщина, незнакомая Косте женщина. С противоположной стороны из–за кулис вышел мужчина в черном фраке и сел за рояль.

Косте казалось, что Светлана поет о нем, и снова начали вспоминаться масловские вечера, проведенные с ней.

Костя забыл о цветах. Вспомнил он о них, когда Света, откланявшись, повернулась уходить. Он вскочил и побежал к сцене. Певица подходила к занавесу.

— Света!

Она остановилась, повернулась, сделала шаг навстречу, улыбаясь ему, но вдруг улыбка исчезла с ее лица, почувствовалось смятение, которое так же быстро сменилось радостью, новой, уже не официальной улыбкой, и Светлана воскликнула:

— Костя! А я гляжу — солдатик спешит! — говорила она, принимая цветы. — Иди в коридор, я сейчас!

Костя соскочил со сцены и быстрым шагом, не глядя в зал, вышел. Он чувствовал себя неловко перед зрителями, черт знает, что они думают о нем, и старался поскорее выйти.

— Отслужил? Домой теперь? — расспрашивала его Светлана по дороге. Они ехали на квартиру Ларисы, которая, по словам девушки, должна вернуться не скоро.

Света привычно скинула шубку на руки Косте и, увидев, что тот пытается повесить ее за петлю, сказала:

— На плечики повесь, на плечики!.. Тапочки бери… Я сейчас стол накрою, — побежала она на кухню.

Костя видел, что она рада встрече с ним, а он не знал, как вести себя с ней. Хорошо, хоть она не молчала.

— Ты, Костенька, все как мальчик выглядишь, хоть и в солдатской форме, — говорила она за столом, когда они выпили водки. То, как легко выпила Света свою рюмку, удивило Костю. — А я постарела, да? — Постарела? — улыбалась она ему привычно–ласкательной улыбкой.

— Ну не постарела, — дипломатично ответил Костя. Ему не нравилась ее новая манера говорить, неестественная какая–то. — Повзрослела… Уже не та, что раньше!

— Да, Костенька, не та! Ты прав, не та!.. Помнишь наши вечера?.. Речку, луну, бобра… — печально сказала Светлана.

— Помню, я не забывал… Наоборот, я считал, что ты об этом забыла, — сказал Костя и подумал: не груб ли он с ней?

— Нет, Костенька, это самое светлое, что было у меня… Разве забудешь! И захочешь забыть, все равно всплывет… Почему ты ничего не говоришь мне, как я пела? Понравилось тебе?

— Я думал, тебе об этом надоело слушать! Наверно, каждый день говорят, — продолжал он все так же грубовато.

— Бывает, бывает, — засмеялась Света.

— Почему ты без «Васильков» выступала?

— Ну их к чертовой бабушке! Давай лучше о них не вспоминать… Хочешь, я тебе спою, только тебе, как тогда, помнишь?

Костя кивнул, и Света принесла гитару. Едва она тронула струны, как щелкнул замок и со скрипом открылась входная дверь.

Лариса помедлила в коридоре, прежде чем заглянуть на кухню.

— Шинель твою разглядывает, — с улыбкой шепнула Света.

«Надо было раньше уйти!» — подумал Костя. Встречаться с Ларисой не хотелось.

Лариса вошла с сердитым лицом, но тут же узнала Костю и подняла брови.

— A-а! Это землячок! А я гляжу: шинель!

— Мне пора, — поднялся Костя.

— Ну что ты! Посиди еще! — В голосе Ларисы не было фальши.

— Поезд скоро, — сказал Костя, но все–таки остался еще на полчаса.

Лариса расспрашивала о службе, о дальнейших планах. Одобрительно отозвалась о том, что Костя пока не собирается уезжать из Масловки. Расстался он с сестрами как с хорошими друзьями, и, хотя на приглашение заезжать к ним запросто, когда будет в Тамбове, отвечал, что обязательно забежит, понимал, что вряд ли он выполнит обещание. Зачем?

Через три года он узнал, что Светлана вышла замуж за летчика и уехала с ним на Север. Больше она никогда не выступала перед зрителями.

В детстве я считал, что живых писателей нет — они либо на дуэлях погибли, либо покончили с собой, — и я буду единственным живым русским писателем. Бывает, когда в веселом застолье я говорю об этом новым знакомым и добавляю, что окончил школу при керосиновой лампе, что впервые в город попал, увидел двухэтажный дом и телевизор в семнадцать лет, все считают, что родился я в глухомани, в тайге. Нет, родился я в центре России, в Тамбовской области, через четыре года после окончания войны.

Не помню, с каких лет я стал видеть себя писателем, не понимаю, почему, как и откуда ко мне, сыну неграмотных крестьян, — мать совершенно не может читать и писать, а отец окончил два класса, — откуда ко мне пришла мечта о литературной славе. Совершенно не помню и не понимаю. Помню только: был уверен, что лет в двадцать буду знаменит на весь мир. Начал я писать не рассказ, не повесть и даже не роман, а трехтомную эпопею. Чего мелочиться! А было мне в ту пору лет девять–десять. Никто — ни в семье, ни друзья не знали о моей мечте, не догадывались, что я пишу. Просто прилежный мальчик усердно выполняет школьные уроки. Первой мечтой моей были самолеты: хотелось стать военным летчиком, и я, естественно, разболтал об этом. Брат мой, — он старше на три года, — вышучивал меня, издевался, говорил: «Да, ты будешь летчиком, будешь не летать, а со стола куски хватать!» Это меня сильно обижало. В детстве я был маленького роста, слаб, отставал от сверстников физически и больше всего не переносил, когда надо мной смеялись. Поэтому никто в деревне не знал о моей мечте до тех пор, пока не вышла первая тощенькая книжка.

Помнится, в девятом классе я решил послать один из своих рассказов на конкурс в «Комсомольскую правду». После творческой неудачи с трехтомной эпопеей я перешел на рассказы. Запечатывал и подписывал конверт в интернате, где тогда жил, в большой комнате, и кто–то из одноклассников заметил, что на конверте я пишу адрес редакции, сказал ребятам, и они навалились на меня, пытаясь отнять письмо. Я вырвался, выскочил на улицу. Ребята за мной. Я влетел в женский туалет и бросил письмо в яму. Я страшно боялся, что моя мечта станет известна, и я буду посмешищем. Я понимал, что писатель не только для меня, но и для моих односельчан существо сверхъестественное, небожитель. Естественно, как только узнают о моей мечте, мнение друзей и односельчан будет единым: у человека, который постоянно мельтешил среди них, как все косил траву, пас гусей, копался в огороде, а по вечерам гонял в клубе девок, и который оказывается хочет быть писателем, у такого человека не всё в порядке с головой.