Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Ребята в палатке отдыхали перед ужином. Колунков лежал на кровати, выставив вверх заросший подбородок, он давно перестал бриться, и то ли дремал, то ли думал о чем–то. Андрей остановился возле. Олег услышал, что кто–то подошел, приоткрыл один глаз и посмотрел на Павлушина.

— Почитать тебе стихи? — спросил Андрей, присаживаясь к нему на постель.

Олег открыл и другой глаз, помолчал, не двигаясь, снова закрыл глаза и произнес:

— Читай!

Андрей вытянул книгу из кармана, открыл посредине наугад и начал читать:

— Ты прости мне слова, что еще не сказал, поцелуй торопливый, полночный вокзал… Все обиды отбрось, все грехи отпусти, за все сразу, что было и будет, — прости!..

Колунков неожиданно для Андрея быстро приподнялся на кровати, мгновенно выхватил у него книгу и вцепился в рукав.

— Где взял? — спросил он быстро и хрипло.

— Там, — указал Павлушин на простыни. — Прислали!

— A-а! — отпустил его Колунков и снова прилег на подушку: — Ступай!

Андрей не понял, что от него хочет Олег, и смотрел на него, оставаясь сидеть на кровати.

— Ступай, говорю! — уже сердито произнес Колунков и добавил строго и требовательно: — И молчи!

— Почему ты скрываешь? — спросил Павлушин, продолжая сидеть.

Олег, казалось, не слышал вопроса. Он посмотрел на открытую Андреем страницу и тихо дочитал стихотворение:

Колунков замолчал, потом повторил, усмехаясь над собой:

— Приду все равно!.. Скрываю, говоришь? — словно вспомнил он об Андрее. — Я уже пять лет не пишу… За пять лет — ни строчки… С самых тех пор, как предал Василису… Пять лет! Вспомню, представлю, и кажется — не со мной это было… Книжку я тебе не отдам! Ступай!

После ужина Андрей устроился возле входа в палатку на чурбаке, нарисовал карандашом на березовой доске контуры топорища с замысловатыми изгибами, чтобы топор не выскальзывал из рук, и стал осторожно вырезать ножовкой. В палатке было жарко от натопленной печки, а Колунков все подбрасывал дрова. Мишка Калган подошел к нему и попросил гитару. Олег молча кивнул в сторону своей кровати. Матцев взял гитару и вместе с Мишкой исчез за простынями. Сашка Ломакин с двумя парнями тоже направился туда.

Вырезав топорище, Андрей взял свой топор и стал подравнивать, срезать углы. Колунков ходил рядом по палатке в расстегнутой на груди сорочке, часто останавливался возле Андрея и молча наблюдал за его работой, сдавливал рукой голову. Длинная щетина на щеках и подбородке делала его лицо неухоженным, запущенным.

— Заняться нечем? Маешься от безделья? — спросил у него насмешливо Андрей.

Колунков мрачно усмехнулся, но промолчал.

— Возьми вот топор, — кивнул Павлушин на пол, где лежали приготовленные им топор и брусок. — Поточи! Если делать нечего.

Олег послушно уселся на чурбаке возле Андрея и начал точить. Но точил недолго, бросил брусок и принялся тереть ладонью грудь.

— Пионер, — сказал он серьезным тоном, раздвигал сорочку, — разруби–ка мне грудь, вытащи кол оттуда! Жить не дает!

— Погоди! Ручку сделаю, тогда… — усмехнулся Андрей.

Колунков посидел еще немного на чурбаке, поднялся и ушел на свою кровать.

Павлушин отшлифовал топорище обломком стекла, затем наждачной бумагой. Закончил, полюбовался своей работой, поиграл топорищем в руке: ничего, удобное получилось, как раз для женской руки. Хотя не женская это работа, топором махать. Но скоро и здесь маляры потребуются. Андрей положил топорище неподалеку от печки — пусть сохнет, а сам принялся точить топор.

— Борис Иванович, — окликнул Андрей игравшего со Звягиным в шахматы бригадира. — Надо нам электрическое точило заказать привезти. Топоры теперь часто точить придется… Одним бруском не справимся…

— Я уже думал об этом! — не оборачиваясь, ответил Борис Иванович.

— И бензопилу запасную привезти надо, а то откажет какая — и будем сидеть! И цепей к ним запасных… Топоры тоже бы пригодились. Помните, Калган сунул перед обедом топор в кусты и забыл куда. Хорошо хоть нашли, а то бы без дела сидел человек!

— Закажем. — буркнул Ломакин. Он выигрывал у Звягина, а Павлушин мешал ему сосредоточиться.

— Закажем! — передразнил Андрей. — Мы вечно вспоминаем, когда приспичит! Нужно заранее все предусматривать… Молоко порошковое до сих пор не завезли. Почему? Никому не надо… За столом только вспоминаем! Рисовый гарнир всем давно надоел! Каждый день рис и рис. Нужно гречку, макароны, картошку заказывать…

— Заказывали, все заказывали! — рассердился Борис Иванович, но от доски не оторвался. — Привезут! Отстань… Прораб нашелся!

— Плохо заказывали, значит! — не отставал Андрей.

— Так его, так, Пионер. А то он совсем мух не давит, — как–то вяло пошутил Звягин и смешал фигуры на доске: — Сдаюсь…

— Давай еще одну? — предложил Ломакин.

Он выиграл у Звягина вторую партию подряд, что ни разу до сих пор не удавалось, и жаждал довести счет до разгромного.

Звягин помедлил, задумавшись, и молча стал расставлять фигуры. «Переживает!» — подумал Ломакин, усмехаясь про себя. Он не догадывался, что мысли Звягина далеко. Звягин машинально переставлял фигуры, думал не об игре, а о письме Кулдошина, изредка взглядывал на телогрейку, висевшую на самодельной вешалке у входа в палатку, решал, не прочитать ли письмо.

Из женской половины палатки доносились смех, говор, однообразное бренчание гитары да негромкое пение Матцева.

Звягин расставил фигуры, но вдруг поднялся, махнул рукой вяло: хватит, и лег на спину на свою постель, свесив ноги на пол. Кровать его стояла рядом с простыней, и голос Матцева хорошо был слышен.

Звягин увидел свой дом с освещенными окнами на зимней улице, на окраине Тамбова. Улица быстро расстроилась до самого оврага. В овраге этом катаются на лыжах и санках ребятишки, катается с ними и десятилетний Юрка, сын. Звягин лежал, с каким–то грустным наслаждением ощущая тепло, доходившее до кровати от печки, смотрел, как на стене палатки играют блики от пламени, грусть его постепенно переходила в необыкновенное нежное чувство, и смутными, прекрасными видениями стали представляться ему картины из далекого детства, картины, которые много раз вспоминали они с Валей, вспоминали с нежностью к друг другу, с радостью, с благодарностью к судьбе…