Вейо Мери - Обед за один доллар (сборник)

Он открыл входную дверь тихонько, как только мог, но, когда закрывал ее, замок все же щелкнул. С этим ничего нельзя было поделать. Замок щелкал неумолимо, как бы осторожно ни закрывать дверь. А постараешься закрыть беззвучно, щелкнет еще громче. Темная комната была как театральная ложа во время представления, освещенные окна напротив — как маленькие сцены. Когда он зажег свет, комната превратилась в такую же сцену — комната холостяка, куда мать заходит, чтобы рассеять свои подозрения, отец — поговорить как мужчина с мужчиной, а горничная — показаться в блузке с глубоким вырезом. Он разулся и лег на кровать, головой к окну, так что видны были верхняя часть двери и стенное зеркало. Зеркало было как маленькое окошко в другую, освещенную комнату, которая, чуть накренясь, находилась на месте прихожей. В такую потайную комнату ему случалось заглядывать мальчиком, когда он оставался дома один, — через овальное зеркало. Разумеется, он понимал, что видит всего лишь собственную комнату, но, глядя на переиначенное отражение в зеркале, он по нескольку минут кряду мог тешить себя иллюзией, будто заглядывает в чужую комнату, куда никогда не заходил и не зайдет. При мысли, что он может там оказаться, его охватывал страх: оттуда нельзя вернуться, туда можно лишь войти через вон ту дверь, приоткрытую в другой мир, существующий на месте этого.

В дверь постучали. Он был так глубоко погружен в раздумья, что не услышал стука. Лишь когда хозяйка была уже в комнате, он вскочил и стал искать под кроватью ботинки.

— Вы никуда не уехали, — сказала хозяйка.

— Изменились обстоятельства, — ответил он.

— Тогда добро пожаловать к нам.

— Спасибо, не хочу вам мешать. Рождество — семейный праздник.

— Так ведь вы для нас — свой. Приходите скорее, садимся за стол пораньше, чтобы мальчик вовремя лег спать. Когда в семье маленькие дети, приходится управляться раньше.

Он приоделся — достал белую рубашку, ботинки на кожаной подошве.

Хозяйка накрыла в гостиной, где стояла елка. Супруг сидел в кресле-качалке, на нем был шерстяной норвежский свитер.

— Погода начинает разгуливаться, — сказал Терхо, обращаясь к нему. Как жаль, что все так вышло, мне так неудобно.

— Ну что вы! — ответил супруг.

Хозяйка была в темно-красной юбке и пестром передник какого-то народного костюма. Она вполголоса разговаривала с детьми и подавала на стол. У нее были толстые губы, причем она сильно накрасила их. Сама она была дородной брюнеткой, отчего создавалось впечатление, будто яркие цвета для нее — нечто неотъемлемое. Дочь была похожа на мать.

Хозяйка положила мальчику картофельного пюре. Мальчику было полтора года. Он размахивал куском ветчины, зажатым кулаке.

— У него непременно должно быть что-то в руке, когда он ест, иначе ничего не выходит, — пояснила хозяйка.

— Начнем, — сказал хозяин и протянул корзинку с хлебом. Они начали с ветчины, затем был рулет с картошкой и брюквой, лососина. Наконец добрались до вымоченной трески, и тут к ним присоединилась хозяйка. Мальчика спустили на пол погулять. Когда принялись за рисовую кашу, хозяйка указала пальцем на край плошки:

— Берите отсюда, берите, берите.

Там оказалась миндалина. Обнаружив ее у себя во рту, он покраснел. Хозяйка торжествовала. Ему было неловко, но настроение у него поднялось.

— На счастье, — с улыбкой сказала хозяйка. — Через год увидим, что это вам принесет.

— Я не верю в приметы.

— А я ничего и не говорю, просто через год увидим. Разумеется, по вас и так видно. Безо всякой миндалины.

Он покраснел еще больше и успокоился, лишь когда хозяин начал рассказывать о том, как в студенческие годы ему пришлось жить в семье, где было трое почти взрослых дочерей. За рождественским столом миндалина досталась ему, но он ничего не сказал и лишь прикрыл миндалину ложкой. Так он заставил сестер налечь на кашу. Девушки заспорили, что миндалины нет, а мать уверяла, что есть. Девушки, сетуя, наперегонки уничтожали кашу. Копаться в блюде им не позволили. Когда каша была съедена, он открыл миндалину. Его готовы были растерзать, такая ярость на них нашла. «Самая сердитая уберет со стола», — сказал хозяин.

— Что он там несет? — спросила хозяйка.

— Рассказываю одну старую историю. Так, чисто мужской разговор.

— Можно зажечь елку? — попросила девочка.

— Елку, а не свечи? — попытался пошутить Терхо.

— Можно, если мать справится, — сказал супруг.

— Нет уж, увольте.

Хозяин зажег свечи. Хозяйка села и предложила спеть.

— Мы никогда не слушаем радио на рождество — весь этот вздор.

Затянули «Ужель настало лето посреди зимы…» и «Ангел небесный…»:

Хозяйка пела хорошо, хозяин не пел вовсе — просто сидел в кресле-качалке с мальчиком на коленях и качал его. Девочка стояла и слушала. «Пой, пой», — время от времени, в паузах, говорила ей мать, и так быстро, что это никак не мешало петь. Терхо пел хорошо, они пели дуэтом, и весь конец песни хозяйка не стесняясь смотрела ему в глаза. Он чувствовал, что стал ей совсем близок, но близок издалека. Он подумал об Эйле, и ему пришло в голову, что он не знает, умеет ли она петь. Эйла никогда не пела при нем. Но это у нее могло быть только от робости.

— А теперь Тертту может сыграть, — сказал хозяин, когда кончили петь.

— Но сейчас придет дед-мороз, — заупрямилась девочка.

— Принеси скрипку с пюпитром и сыграй «Ангела небесного».

Понурив голову, девочка ушла в маленькую комнату. Отец сунул мальчика на руки матери, вышел в прихожую и плотно прикрыл за собой дверь. С расстояния трех метров мальчик норовил дотянуться до свечей. Стеарин дробно капал на расстеленную под елкой бумагу. Девочка играла торопливо и нечисто и не доиграла до конца.

— Унеси все обратно, — сказала хозяйка. — Когда есть дети, и рождество в рождество. А без них — все не то.

В прихожей послышался топот, мужские голоса. Один голос был явно хозяина, другой незнакомый, ворчливый и сипловатый. Девочка вцепилась в мать, ее щеки залил румянец.

— Это Йорма придумал такую игру, он там один, — сказала хозяйка.

Девочка ничего не слышала и во все глаза смотрела дверь. Пригнувшись, пританцовывая в большущих валенках, нее вышел дед-мороз. Мальчик заплакал. Мать повернула его лицом к себе. Мальчик оглянулся, снова увидел деда-мороза, прижался лицом к груди матери и заревел. Немного спустя все повторилось. Девочка взялась раздавать подарки. Матери она принесла то, что предназначалось для нее и для мальчика, свой отнесла прямо в детскую, отцовский положила на стол. Один из свертков достался Терхо. Он вспыхнул, смущенно заерзал на месте, забормотал: «Ну что вы… Это уже ни к чему… Я никак не думал… Большое спасибо…» Праздник для него был испорчен. Из обертки был вырван продолговатый лоскут — вероятно, подарок предназначался для хозяина, а уж потом на нем написали его имя. В свертке оказался одноцветный синий галстук.