Владимир Прудков - Дoрoгoй дaльнeю

Первая по пути деревенька. Его родная, он здесь родился и с родителями жил. Тут тоже всюду асфальт, сделанный армянами. Но уже поизносился — с выбоинами, с колдобинами. Ау, армяне, где вы? Приезжайте к нам, работа есть… Не откликаются армяне. Придется так, вихляя и колдыбаясь, катить к неизвестному.

Одна всего улица, но такая длинная, как транссибирская магистраль. Совсем стемнело, Костя фары включил. На улице тихо, безлюдно. И только в середине деревни увидели на дороге машину. Едет навстречу и фары не включает. Как будто крадется. Когда подъехали ближе и Костя полоснул своим светом, сомнений не осталось. Участковый Замаев на своих «Жигулях». Приостановился… Встречает… Сейчас мигнет фарами дальнего света. Стоп, ребята, приехали! Кобуру, наверно, расстегнул на всякий случай, как положено при задержании. Иван напрягся, вцепился в поручни. Костя заметил его напряжение.

— Пропускает нас, Ленчик, — ухмыльнулся он. — Ему-то счас налево, во двор сворачивать.

— В какой двор?

— К Любке Матюшиной. Скоро совсем, наверно, переселится, — Костя оживился. — Любофь-моркофь, понимаешь.

Об этой деревенской новости Иван еще не слышал. В голове явился светлый облик молодой женщины с ребенком на руках, к которой он заходил в субботу. Со злобой подумал: «Ага, вон оно какое — ночное-то дежурство». Жалко стало молодуху. Иван еще раз, с перехватом дыхания, ее припомнил. Да на такую молиться ж надо, она прямо светится вся, как на иконе. Разве что ангелов по бокам не видно.

— И вообще он у нас задерживаться не намерен, — дополнил Костя. — Перспективы не те. Комиссаром милиции мечтает стать.

Иван про себя забыл. А вроде порадоваться бы стоило. Не за ним, стало быть, Ленчика послали. Но радости не было. Костя вдруг сам заговорил на нужную тему. Сообщил, о чем Иван безуспешно допытывался раньше.

— Припомнил! — сказал он. — Машин много было. Наши — не наши, не поймешь. Все грязью заляпанные. Но вот одна из них — точно не наша.

— Какая?

— «Паджеро».

— «Паджеро»? Что за «Паджеро»?

— Ну, джип. Здоровенный такой. Черный. Бронированный.

Ивана прямо в дрожь бросило. Типа современного «Воронка», что ли? Память мгновенно перебросила в детские годы, когда к ним в деревеньку приезжал «Воронок» из города, и два дюжих милиционера арестовали во дворе у тетки Насти родственника, сбежавшего из тюрьмы. На руки ему надели железные браслеты, но он умудрился вырваться и отбежал в сторону. Менты догнали, надавали ему в морду и затолкали в будку. Воронок поехал, а из его зарешеченных окон еще долго доносилась протяжно-истерическая песня зэка, обильно удобренная матерными словами.

— Слышь, Костя. Окна-то у этого броневика зарешеченные?

— Затонированные, — поправил Костя.

Нет, все-таки не милиция. Хоть и «рукой нам подать до процветания», как сказал Лев Андреич, но ментам такие шикарные воронки еще и не снятся. У Ивана мелькнула нехорошая догадка, что приехали разбираться дружки самого Алекса, того самого, которого в нокаут послал. Они ведь тоже в ресторане тогда сидели. Крутые, должно быть, ребята. Разборки у них известные. Натянут глаз на одно место и скажут, что так и было.

Иван содрогнулся, как от крепкого самогона. Неужели милиция его бандюгам сдала? ФИО, адрес — как на блюдечке выложила. Наша-то, родная милиция, которая нас должна беречь? Да что это за деятели такие, перед которыми милиция навытяжку? Двое в штатском… нет, не бандюги. Сотрудники другого ведомства? Еще более могущественного? Точно, они самые и есть. Бойцы невидимого фронта. И пострадавший — один из них.

«Правда, вид у него забубенный, — додумывал он. — Но это, может, для конспирации. Под новорусского молотит. А бабий голос?.. Но не всем же басом рыкать. Может, ему в боевой операции мужские причиндалы отстрелили». От подмоги отказался, когда на бой выходил. Такой же боец, как и сам Иван.

Вот влип так влип! Туши свет, Ваня. И по-японски Алекс что-то кричал, приемы знает. Точно, из КГБ или как оно там сейчас. Да и имя-то знакомое. В лучшем фильме всех времен тоже Алекс фигурировал… Господи, да это ж позывной самого Штирлица! Он так свои шифрограммы подписывал.

В гостинице у них, видимо, явочный номер… В ресторан вышли поужинать, что особенного. Да и если припомнить по фильму: Штирлиц чуть не половину своей жизни провел в кафе да в ресторанах. С любимой женой в ресторане свидание назначили. Один из самых захватывающих моментов, как он конспиративно с ней переглядывается и ее чувства умело расшифровывает. Сейчас чекисты уже не те. Нет прежнего благородства. И лозунги прежние забыты — про трезвый ум, чистые руки и горячее сердце. Будь, допустим, в «Тихих зорях» сам Штирлиц разве ввязался бы он в пьяную драку?

Вот накаркал Стеблов. Теперь жди обвинений в экстремизме, в шовинизме, в сбыте фальшивых денег и в чем угодно. Да ведь тогда в милиции, дурень, даже протокол не соизволил внимательно прочесть, так подмахнул. И холодное оружие изъяли — все одно к одному. А депутатов какой дьявол туда занес? Ну, насчет холодного оружия, положим, чисто. Кроме свиного сала эксперты с ножа ничего не соскребут. Хотя, кто знает, что там у Геши за дружок. Может, и пощекотал кому-нибудь ребра этим тесаком. Эх! Пуганая ворона куста боится…

Не думать, не думать! Скоро и так все выяснится.

Отвлекла бабка, что впереди, на обочине дороги в свете фар нарисовалась. Бабушка с корзиной. Обернулась на свет, но знака не подала… не решилась, видимо. Сам же Костя остановиться не догадался.

— Тормози! — приказным тоном выдал Иван.

— Не семафорит. Может, прогуляться перед сном старушка вышла.

— А я говорю, остановись!

— Да ты че, мне указывать будешь?

Ходорков рванул ручной тормоз. Двигатель заглох. Машина встала, развернувшись поперек дороги.

— Смотри, хорошие у тебя тормоза, — как бы удивляясь этому факту, сказал Иван и открыл дверцу. — Бабушка, садись.

— Вот, спасибо, сынок. — Она сама попыталась открыть заднюю дверцу и не смогла. Иван вылез из машины помочь ей.

— А, это вы, Евдокия Семеновна, — он узнал старушку.

Она была его первой учительницей. Это именно она каллиграфическим почерком выводила на доске первые слова, которые он записывал в свою тетрадку. «Мы — не рабы, рабы — не мы».

— Куда это вы, Евдокия Семеновна?

— К дочке. Яички, вот, отвезу — накопились. Да и по внучке соскучилась. У них и переночую.

Не понял он, признала она в нем бывшего ученика или нет, да и какая разница. Можно было, конечно, напомнить. Мол, Евдокия Семеновна: «Мы не рабы, рабы не мы — не так ли?» Но смолчал. И водитель молчал. В его взгляде — оскорбленное недовольство. Ничего, прихлебатель директорский. Довезешь! Не на себе же.