Анна Михальская - Профессор риторики

Убит последний житель деревни Норкино. На окраине Кировской области совершено преступление, которое на первый взгляд ничем не выделяется в сводке происшествий: двое молодых людей с целью завладения имуществом убили из ружья семидесятилетнего пенсионера. Но особый драматизм этому событию придает то обстоятельство, что убитый старый пасечник был единственным жителем деревни Норкино, история которой на этом трагически завершилась. Как сообщает корреспондент «Известий» Борис Бронштейн, жители некогда большого населенного пункта Норкино давно потихоньку перебирались кто в Центральную усадьбу хозяйства «Горелые поляны», а кто и в мир иной.

Поскольку у селян денег нет, администрация Дома культуры алтайского райцентра Ключи ввела за вход натуральную плату, сообщил ИТАР-ТАСС. Наиболее ходовым заменителем рублей стали куриные яйца. Стоимость одного яйца – 400 рублей, а один входной билет в кинотеатр стоит 800. Кинозалы не пустуют. Но на вопрос о дальнейшей судьбе собранных таким образом яиц ответ получить не удалось: инициаторы новшества сослались на коммерческую тайну.

Мне уже десять. Стрижи все кружат над куполами старой церкви, и я на даче. В березовой роще пятна солнца, где-то в высоте на тонких ветвях иволгу раскачивает налетающий теплый ветер, и птица зовет: июнь, июль… Иволга пьет лето, и оно переливом ручья журчит в певчем горле. Бегу домой и бросаюсь в траву у крыльца. На зеленой траве – как в атласных подушках дивана, льдинкой в линзах стакана резвится и тренькает лень, как мечты или мачты вздымаются свечи каштана, и полынною горечью дышит на ладан сирень…

Вот на крыльцо выходит мать – в одной руке чашка кофе, в другой – сигарета. Как всегда ранним утром. Как всегда… Голова высоко поднята и чуть откинута назад под тяжестью узла волос на затылке. Солнце останавливает ее на крыльце, она смотрит прямо на сверкающий диск, смотрит с вызовом, и тут я вижу: в глазах блестят слезы. Сигарета брошена, и пальцы касаются красного камня у горла. Мать плачет, не опуская головы. Пахнет сирень у крыльца, свежий кофе и сладковатый, резкий табак «Примы».

– Что ты, милая? Она не опускает головы. Но ответ еле слышен:

– Я боюсь, что не смогу вас всех прокормить.

Чашка кофе перед выходом из дома – в переулок, потом на Плющиху. В снег. Пачка «Стюардесс» и коробок спичек в сумке, рядом с черной коленкоровой тетрадкой. Записи уроков древнегреческого языка. Первая запись – 9 октября 1979-го, вторник. Всегда по вторникам и пятницам. Там же, в черной тетрадке, – домашние задания – упражнения из учебника профессора Сергея Ивановича Соболевского. «Πυρός καί ύδατος ό φίλος αναγκαιότερος»

– и мой перевод: «Огня и воды друг нужнее»… Черные чернила – немыслимо эти буквы писать шариковой ручкой.

На встречу с ним, укрытым в снегах Арбата, с русским Сократом в черной профессорской ермолке. То мы, аспиранты. А то он – Профессор. Философ. Знаток, конессер. И веселый, веселый ребенок – гигантское дитя девятнадцатого столетия, титан времени во времена ушедших титанов.

Снег сеется с неба, снег – само небо, вся Москва в снегу и под снегом. Еле тянется синий троллейбус: вон далеко за мостом чуть обозначились сквозь белую пелену черточки черных усов, вот переполз Смоленскую и, кажется, еле втиснулся в проем между Смоленским гастрономом и горным колоссом МИДа. Я посчитала как-то: за взрослую жизнь, с пятнадцати до двадцати восьми, в этом гастрономе я провела два с половиной года. Чистого времени. В очереди за суповым набором, картошкой в коричневом бумажном пакете, за хлебом.

А сейчас, свободная и легкая, пешком иду на Арбат, обгоняя троллейбус и повторяя сигматические и гласные основы. Сгущаются, синея, сумерки. Вот занесенный снегом поворот, переулок, двор. Вот высокая дверь подъезда. Внутри полумрак, и серые кошки тьмы скрываются в тенях перил и ступеней.

Но лампа над круглым столом, но некогда пламенных роз лепестки, иссохшие в чашах и вазах, но желтый арбатский свет – как лимон в душистом красном чае, и этот тайный язык благодатного древнего солнца…

Это солнце и мудрость любви. Эта лестница смыслов любовных. Для нее, и за ней, и по ней прихожу я сюда, в переулок.

Вот они, эти ступени. Уже открываются взору.

Но сначала профессор проверяет перевод. Чтение, перевод, комментарий. С первой заданной фразы. Начнем.

Чья это большая собака?

Будучи смертными, не будьте гордыми.

Сколь велика наша страна в ширину и в длину?

Поле несет столь многие цветы.

Мы имеем такие великие надежды.

Более доверяйте вашим собственным глазам, чем чужим словам.

Мудрому человеку не должно подчиняться страданиям, но сопротивляться.

Он совершает свой путь и за пределы холодного моря при бурном ветре, странствует (зачеркнуто), стремится (зачеркнуто), устремляется в путь под вздутыми(зачеркнуто) вздымающимися рокочущими (зачеркнуто) глубинно-гулкими волнами.

Если ты будешь трудолюбив, то будешь богат.

Говорят, Атлант несет на плечах небо.

Что ж, теперь главное. Профессор объясняет.

Тема: Разновидности любви. Виды Эроса-стремления.

(всего семь, или я ошиблась?)

Вот мы на первой ступени. Это потос, пοθός– томление по тому, кто вот только был рядом. Чьи поцелуи трепещут еще на губах, словно бабочка, Икар-голубянка, припала напиться их влагой. С кем расставшись на миг, отираешь сладкие слезы. Но он удаляется и исчезает где-то в расплавленном небе. Знаешь, что уж не вернется, но тянешься ввысь, как только можешь, всем телом, а небо все дальше и дальше. Дух бестелесный один способен взнестись по дорогам ветров в поднебесье. Он и взмывает, стремясь за любимым, как сокол за ласточкой легкой, невидимой, неуловимой.

Вот и вторая ступень – химерос, χνμερός. Ветра свист в оперенье, порыв за недостижимым и упоенье погоней. Дух пообвыкся в высотах, спокойнее стали движенья. Вот он парит в восходящих теплых потоках, и нет уж тоски и тревоги. Радость лучом золотым просветляет все чаще и глубже. Вот просияло тонкое тело души, лишенное тяжести темной.