Анна Михальская - Профессор риторики

– Разве? – спросил я. – Ты улыбаешься, глядя на ме ня. И эта улыбка значит, что я разбил тебе сердце? И тут она сказала такое, что я никогда не забуду.

– Когда сердце разбито, – сказала Вергилия, – улыбка только и может увидеть свет. И светить.

Среди наших так называемых «личных» вещей в темноте подсобки глаза мои, еще больные от слез, различили некий чудовищный предмет, нечто сверхъестественно страшное.

Черный труп в перьях, со свернутой набок головой, – это было обтрепанное чучело самой гротескной на свете птицы – австралийского пальмового какаду. Стеклянные белые глаза яростно смотрели мне в лицо, а между нарумяненными, как у Пиковой Дамы, алыми щеками громоздился раскрытый в негодовании клюв – им какаду при жизни перекусывал кокосовые орехи. Чучело выкинули с кафедры дарвинизма: гордый антрацитовый хохол облез, перья поела моль. Но я узнал его.

Да, я узнал его. Это был тот самый какаду, которого в зоомагазине на Арбате все собирался купить мой дед. Это было лет через пятнадцать после войны. Мать, пока родители ее не развелись, часто ходила с ним смотреть на птицу: нахохлившись, как снулая ворона, какаду сидел высоко под потолком, и его почти не было видно. Наверное, поэтому деду так легко было мечтать о нем. Но мечта не успела воплотиться в жизнь: гордую птицу настигла смерть. Продавец, чтобы успокоить деда, сказал, что тело какаду отнесут в Зоомузей МГУ на улицу Герцена и сделают чучело. Тогда это был единственный экземпляр в Союзе. Так вот она, дедова мечта, у меня в руках. Моя навсегда.

Домой мы вернулись вместе: Вергилия, я и чучело. Пока Лика кипятила на кухне чай, я сел за комп проверить почту. От профессора по-прежнему ничего не было. И это меня взволновало. Появилось несколько новых писем со всех концов света. Одно из них было от крупнейшего в мире знатока тритонов, заведующего крупнейшей в мире лабораторией по моей проблематике в крупнейшем университете мира:

Со стариканом Уэйном, бодрым и умным, я познакомился весной на герпетологическом конгрессе в Португалии, когда мне пришлось делать не только два собственных доклада, но и еще три на самые разные темы – за московских коллег, которые по тем или иным причинам прибыть не смогли, в основном – из-за нехватки денег. Ездили мы тогда вместе в какие-то знаменитые пещеры в Лузитании, ползали там в сырой темноте, ловили лузитанскую золотисто-полосатую саламандру. Уэйн понравился мне. Саламандр мы ловили дружно и весело. И я знал, что он ко мне проникся. Но не понял, насколько это серьезно. Что ж, теперь у меня есть Вергилия. И деньги есть. Те самые, баночные. На переезд и на первое время хватит. А вот лаборатории у меня больше нет. Здесь, на родине, нет.

Я не боюсь замкнутого пространства. Но и не люблю его. Даже если оно перемещается – по земле, по воздуху, по воде. Я люблю идти по дороге. Ехать верхом или на велосипеде. Куда сама захочу. Чтобы по своей воле остановиться. Свобода – вот как это называется. Мне нужна свобода. И любовь. Такая, когда помыслы свободны, когда можно по своей воле остановиться… повернуть назад… уйти… И – прийти, увидеть, обнять, тоже по своей воле, как сама захочу. Как сердце скажет. Вот чего я хочу. Я, Алиса Фокс, Лисица Венера. «В быту – профессор красноречия»… Не кошка, нет. Кошки только делают вид, что им никто не нужен, а сами не стесняются получать. Только этого и хотят – получать. Свысока, как бы нехотя, требовательно и капризно. А не получат – найдут другого.

Лисы иные. Сильные. Свободные. Верные. Щедрые. Дикие. Хитры, но любимого не обманут. Знают, что другого не найдут. Вот и не ищут.

Кошки часто бывают довольны. Это правило. Лисы же редко бывают счастливы. Мне вот не повезло. И не повезет. Ни-ко-гда. Пора бы понять. Нет, все никак.

А ведь судьба говорит яснее ясного. Заперли на корабле. Запечатали, как в бочке, бросили в море. И не по своей воле, и не по воле волн, ветров и стихий, а по заранее известному пути, кем-то рассчитанному, размеченному и начертанному во времени и в пространстве: вперед – неделя, назад – неделя. Посередине – точка. Центр земли. Полюс. Абсолют. Нет, я знаю – это чистилище. Ни тьма, ни свет.

Чего я жду здесь? Что ждет меня? Случайным все это быть не может. Не зря приносил северный ветер полярную сову в снежном облаке на московский балкон. Не зря она глянула мне в глаза и унеслась назад с аквилоном.

Когда-то у меня была любовь. Как бы любовь. Была, да вся вышла. Как началась предательством, так и кончилась. Белокурый ангел с прозрачными глазами ведь не первый. Предательству четверть века. И длилось, повторяясь. И повторялось, длясь. Пока не очнулась я от этой любви, словно от обморока. Морока. Мрака.

Когда жизнь вдруг брызнула мне в лицо живой любовью. Мучительной. Прекрасной. Страшной. Но настоящей. Открылись мои глаза – и вот я здесь. Как! Опять взаперти! В одиночестве! И живая любовь это велела? А просто не хватило у нее сил, вот и заперла. Замкнула – не освободила. И снова запахло предательством.

И я, покорная, согласилась. Тот же корабль, тот же путь – вот и согласилась. Увижу то, что мой любимый только что видел. Но, конечно, уже без него. Одна, как всегда, одна. Я – и Северный полюс. Смешно! Страшно.

Зачем ты со мной так, жизнь? Зачем теперь, так поздно, эта беспощадная белая ясность? Искупить туман пролетевших лет? Такой ты требуешь жертвы? Такой расплаты? Что ж, бери.

Туман и легкая качка. Корабль прошел к утру четыреста миль. Стаи птиц, похожих на чаек, кружат рядом. Варяг говорит, что это моевки, а ледокол они принимают за кита, вот и летят следом. А может, кита принимают за корабль, когда сопровождают кита? Знаток Арктики все мне объясняет. Как хорошо, что он здесь. Рыжий, хитрый…

Он сказал еще одну странную вещь. Очень важную, по-моему. Оказывается, стоит только потерять счет времени – и в полярный день невозможно определить свое место в пространстве. Как просто сбиться с пути.

Вот и я – как могла я вчера так думать о своей любви? Единственной: первой и последней. Настоящей. Никуда она меня не запирала – я сама спряталась, скрылась в тесном своем малодушном неверии. Скрылась от света. От свободы. Не выдержала разлуки, отдалась привычной тоске. Нет, Алиса Фокс. Настоящие лисицы так не поступают. Они смелые. И если верят – так верят. До конца. Это не кошки какие-нибудь.

Появилось много толстоклювых птиц. Это кайры. Значит, – говорит варяг, – скоро острова. В 14.30 в густом тумане подошли к мысу Флора на острове Нортбрук. Архипелаг Земля Франца Иосифа. На мысе Флора, говорят, бывают странные встречи. «Вы, вероятно, Нансен?» «А вы, вероятно, Джексон?» – случайно после зимовки на мысе Норвегия повстречались норвежцы и англичане. Экспедиция лейтенанта Седова набрела здесь на двоих из экспедиции Брусилова… Тоже случайно. Может, и мне выйти здесь? Пойти наугад – вдруг встречу свою судьбу? Не могу не встретить…

Читать дальше