Людмила Коль - Маша минус Вася, или Новый матриархат: [сборник]

— Остановите! — разгневанно закричала Анна.

— Простите, я вас напугал. — снова спокойно и мягко проговорил парень. — Но зато вы больше не икаете. — Он обернулся, и Анна увидела, что тот смущенно улыбается.

— Кажется, нет… — не теряя возмущенности, ответила Анна.

— Можно я угощу вас кофе? Просто кофе в людном месте, чтобы вы не думали, что я снова намерен вас пугать, — предложил таксист.

— Я не могу, у меня туфли слетают… — призналась Анна.

— Ну это решаемо, я могу принести кофе в машину, — быстро нашелся таксист.

Анна тонула. Цветы, театр, прогулки на велосипедах, лекции на Стрелке. Он был заботлив, внимателен, галантен, умел слушать. Чувство юмора, щедрость — все это присутствовало. С ним Анну охватывало чувство счастья, со всеми этими «хочу кричать на весь мир». Иногда она страдала приступами страха, потому что не верила в то, что тот человек, который жил у нее в голове под грифом «идеальный мужчина» — существует и, более того, находится рядом с ней. Он красивый — этот пункт тоже заставлял ее волноваться, она удивлялась, как могла заинтересовать такого красавца, потому что не особо верила в силу своих природных данных.

Секса еще не было, и Анна не торопилась с этим. Неуверенность и сладостность прелюдии окутали ее, Анна томилась. В один из вечеров, когда томление достигло своего предела, она решила, что пора.

— Я хочу твой член, — шепнула Анна.

— Нет, — шепнул в ответ он.

— Но я хочу, — ласкаясь, шептала она.

— Я не взял его с собой…

— В следующий раз лучше оставь дома голову, а его прихвати! — игриво посоветовала она.

— Хорошо! — улыбаясь, целовал ее он.

Анна тихонько скользнула ему между ног и сжала руку. Что-то мягкое, как кукольный ватный живот, собралось комком в ее ладони. Она потянула это на себя с такой силой, что ему пришлось сесть.

— Что за фигня?! Это что, прием на тот случай если я начну икать?! — сказать, что Анна опешила, это ничего не сказать.

— Не кричи. Я все сейчас расскажу. И я уверен, ты меня услышишь, — произнес ее мужчина. Слышать Анна ничего не хотела, она орала и язвила, плакала и толкалась. В конце концов закончилось это тем, что она, измученная и выкричавшаяся, уснула у него на руках.

Три дня она молчала, не брала трубки и вообще не выбиралась из пижамы. На четвертый день она собралась и поехала на метро к Аде. Была улыбчива и мало говорила.

— Вот что с людьми любовь делает! — глядя на нее, всплеснула руками Ада. — Ань, ты прям сама загадка. Молчаливость, улыбки, полутона…

— Дай карточку в секс-шоп.

— Пфф, да без проблем. У вас будет что-то интересное? — Ада немного даже возбудилась при мысли о пикантных подробностях личной жизни Анны.

— Да, у нас будет член, а может, даже пять разных, пока свой не появится, — уверенно заявила Анна.

Ада завороженно замерла, ожидая продолжения.

— Он трансгендер, — спокойно и с достоинством добила Аду Анна.

— Ого! — восхитилась и удивилась Ада. — Так ты вообще всех переплюнула! Да и не член делает мужика мужиком, знаешь ли. Я когда надо, сама без проблем становлюсь мужиком, могу и перфоратором стену, и…

— Знаешь, что удивительно, лучше мужика, чем эта баба, я не встречала, — призналась Анна. — Звучит ужасно грубо, я не хочу так о Тимофее, но мне надо было выразить свою мысль максимально понятно.

— Если у него есть друг… — подмигнула Ада — Ну ты поняла меня!

Ферзевый гамбит — дебют, начинающийся ходами:

d2 — d4

d7 — d5

— Я пережила двух мужей, три автомобильные катастрофы, перестройку в Винницкой области, эмиграцию и кесарево сечение под местным наркозом, а тут приходит эта рыжая… — Софа Кац запнулась, подыскивая слово пообидней, — рыжая шикса и начинает учить меня жить! Нет, вы только поглядите на нее — зубы вставила и уже решила, что она граф Монте-Кристо.

Митрофанова в ответ фыркнула и только повела круглым плечом, смерив презрительным взглядом подругу.

Кац была старухой мелкого формата, таких обычно зовут пигалицами, c черными, как смородины, глазами и неожиданно вымахавшим за последние годы носом.

— Или в тюрьму захотела, — не унималась Кац, — к лесбиянкам черножопым?! Ох, вот кто обрадуется!

Митрофанова, осанистая, вызывающе рыжая, с румяными крепкими щеками и красивой круглой грудью, надо сказать, действительно сохранилась неплохо и была, по ее же словам, в самом соку (говоря это, она обычно чмокала красными губами).

Они с Кац были одногодками, однако Митрофанова, отмечавшая свое пятидесятидевятилетие несколько лет подряд (четыре года, если точнее), похоже, и сама уже верила, что притормозила это чертово время. По крайней мере, для себя лично.

— Ну и дура же ты, Софа, — отозвалась Митрофанова, лениво пиная желтые и красные листья, — круглая дура, прости меня господи.

Они шли парком, парк был небольшой, чахлый, зажатый между ржавой решеткой автостоянки и серой стеной гигантского мебельного склада. Накануне бушевал ветер, трепал и ломал сучья, гнал страшные тучи, похожие на черные горы. Всю ночь бухал гром, дождь лил и лил, буря напоминала катаклизм библейского масштаба, и казалось, конца ей не будет.

Утро же выдалось неожиданно синим. Деревья обнажились, вокруг стояла прозрачная тишь с едва уловимой ноябрьской горечью в холодном, уже почти зимнем воздухе.

— Так и сдохнешь в этой дыре… дура, — Митрофанова продолжила, разглядывая свои ногти. — И при чем тут тюрьма? Я ж тебе говорю, риска — ноль. Почти ноль.

Кац тоже пнула листья, пнула неловко, оступившись, ругнулась и зло отмахнулась.

Митрофанова остановилась, прищурилась:

— Не-е, ты не еврейка, нет. Евреи — они сметливые! Сообразительные! У них мозг шустрый. Ты, наверно, бурятка из Улан-Удэ какого-нибудь или из Сыктывкара… или откуда вы там, буряты?

Кац вспыхнула: она терпеть не могла «всего этого митрофановского антисемитизма» — сколько раз, ей, засранке, можно говорить — вот уж русская тупость, хоть кол на голове теши, тьфу!

— Я — еврейка! И я шустрая! Знаешь, какая шустрая? — Кац быстро-быстро помахала рукой перед лицом Митрофановой, изображая шустрость. Та отстранилась, брезгливо морщась. — Сама ты бурятка! — крикнула Кац, чуть подпрыгнув.

Митрофанова, скрестив руки на груди, гордо подняла голову и сверху вниз холодно посмотрела на подругу:

— Я не бурятка. Я — дочь генерала! И потом — это вопрос справедливости, Гурам — бандит, и деньги эти бандитские. Так что все правильно и по совести.

Они снова встретились вечером того же дня у Митрофановой, в тесной квартире, похожей на битый фибровый чемодан провинциального командированного: желтые разводы, отсыревшие углы, наклеенные лица из журналов. Квартира крошечная — открываешь дверь и тут же утыкаешься в стену, в одном углу кровать, в другом плита на две конфорки. Оба окна выходят в колодец двора, воняет вареной рыбой, небо можно увидеть, лишь высунувшись по пояс. Зато отличный вид в душевую Фогеля напротив (если окна не успели запотеть), да кому интересен голый Фогель?