Андрей Курков - Серые пчелы

– Ты больше так не делай! – сказал ему.

– Что не делать? – не понял Пашка.

– С чужими не приходи!

– А чего? Тебе что, не скучно одному? Ты что, новому человеку не рад?

– Новые – они разные бывают, – негромко ответил Сергеич.

– Этот же нормальный, военный! Защищать нас приехал!

– Не надо меня защищать! Сам себя защищу, если что!

– От кого? От «Правого сектора» защитишь? – ухмыльнулся Пашка. – Придут головорезы, пчел твоих расстреляют, машину заберут! Будешь рыпаться – пулю в лоб схлопочешь! Они тебя и без повода грохнуть могут! Только за то, что ты на улице Ленина живешь!

– Ты мне не рассказывай, что мне делать! – разозлился Сергеич. – Если ты кого боишься, то пускай тебя и защищают! А меня не надо! Еще раз с кем придешь – не пущу! Понял?

Взгляд Сергеича под стол ушел, на лежавшие там пустые бутылки из-под «Крутой».

– Как же не пустишь? – не поверил Пашка. – Военных да с оружием не пустишь? Так они ведь дверь поломают и все равно войдут! Только уже не как к своему, а как к врагу! Тогда уже не жалуйся!

– Это ты о ком? О тех, кто к тебе ходит? Об этих гопниках с автоматами? Да пошел ты с ними нахер! Хочешь, чтобы из-за них все село разбомбили? Или ты тоже туда ходишь? Записался уже в «защитники»? – криком вырвалось у Сергеича. Видно, смешалось в его голове беспокойство утреннее и раздражение теперешнее, и гремучая смесь из всего этого вышла. Вот и взорвался он. – Ты, если их сюда в село звать будешь, то на мою улицу не ходи!

– А чего ты меня посылаешь? – Пашка глаза выпучил. – Пришел, в дом попросился и меня посылает! Если опохмел нужен, так и скажи! Достану бутылочку, сядем, успокоишься! А если не хочешь тут сидеть, так и иди на свою улицу нахер!

Не ответил Сергеич. Стоял, замерев, с минуту. Даже дрожь его от злости проняла насквозь. И после дрожи вдруг усталость навалилась. Так, что даже стоять трудно стало. Сел он за стол.

Пашка это движение как согласие на опохмел воспринял. На кухню пошел. Вернулся с салом, хлебом и бутылкой.

Сергеич на бутылку с опаской посмотрел. Этикетка на ней была старая, затертая. Значит, самогон.

Домой вернулся через часа два, пошатываясь. Добавил угля в буржуйку. Прилег на кровать поверх одеяла. Задремал. А когда отошла дрема, отпустила, услышал он в голове шум. Негромкий, но навязчивый. Шум этот он знал. Самогонный это шум. Его перетерпеть надо. Сам пройдет, стихнет. Если что, под такой шум и думать можно. Только труднее обычного. Медленнее получается.

Черт его дернул за Пашку с утра беспокоиться!

Повернул Сергеич голову вбок, на пламя в буржуйке через ее дверцу с закопченным изнутри стеклом глянул. Теплее сразу стало. «Интересно, как глаза могут тело обманывать?» – подумал.

– Ну что ты будешь делать? – пробурчал Сергеич, проснувшись посреди ночи и понимая, что больше не заснет.

На будильнике половина третьего. Получается, что больше двенадцати часов спал! Правда, за время этого сна длинного все в теле и в голове у Сергеича само наладилось. Ни шумов самогонных в ушах, ни нытья в колене. Только сердитость на самого себя за дурацки прожитый день. А все из-за Пашки!

Давно он так не ругался! Да уже лет пять, наверное! А до того только с женой, но и она в ответ за словом в карман не лезла.

Чиркнул Сергеич спичкой, зажег обгоревшую, едва до края баночки достававшую церковную свечу, а вторую – обгоревшую еще больше – зажигать не стал. Потом пригодится! Достал еще одну, новую. Они – эти свечи церковные – в доме почти бессмысленны! Светят мало, горят быстрее обычных, но уют как бы создают. Это правда. Хозяйственные, из стеарина – они, ясное дело, практичнее и горят дольше. Но и запах не тот, и купить их теперь негде.

Присел пчеловод за стол. Середина ночи, а тут спать не хочется, да и аппетит разыгрался, ведь не ел он ничего после опохмела у Пашки.

Отрезал себе Сергеич ломоть от батона, что солдат Петро принес. Твердый уже батон. Намазал маслом. Посолил.

Вспомнил ссору с Пашкой.

– Вот мудак! – выдохнул.

И пока жевал бутерброд, пришла ему в голову мысль. Понял он, чем этой ночью себя займет! Вся страна ведь этим занимается, но не по ночам! А он ночью! У них тут условия особые – война. Днем нельзя! Мало ли кто в бинокль, перископ или оптический прицел за ними с окрестных горизонтов наблюдает?

Выпил еще чаю горячего с медом. Оделся потеплее. Первым делом в сарай-гараж зашел. Там, чиркнув спичкой, при ее дрожащем от холода пламени выбрал из ящика с инструментами все, что нужно ему, и в рюкзак положил. Рюкзак того парня с серьгой в ухе, он удобный, и не слишком мал, и не громоздкий. Инструмент, конечно, не из бумаги сделан. Один гвоздодер сколько весит?!

Глаза к темноте быстро привыкли. Отправился на начало улицы, на тот край, с которого раньше и церковь не видна была. Дошел до первых домов – дорога грунтовая тут прямо в улицу «въезжает». Увидел табличку «ул. Ленина» с белыми буквами на синем фоне. Оторвал ее гвоздодером и в рюкзак сунул. Следующая табличка аж через шесть домов оказалась! Раньше он думал, что у каждого дома на заборе название улицы висит, ан нет! Не у каждого! Шел и рассматривал заборы и дома медленно и внимательно. Чуть одну табличку, к самому дому прибитую, не пропустил.

«Чей же это дом? – задумался, во двор зайдя. – Мельничуков, что ли?»

Поддел табличку загнутой вилкой гвоздодера, надавил длинную рукоять, чтоб к стене ее прижать. Заупрямилась табличка – сразу видно, что сам хозяин дома ее к стене приколачивал. Гвоздей-«десяток» не пожалел. Пришлось на нее минут пять потратить, и даже погнулась она немного.

Пока до церкви взорванной дошел, бодрость и закончилась. В рюкзаке двенадцать табличек да инструменты: тяжесть немалая!

Вернулся во двор, вытащил таблички, разложил на снегу одну под другой, рассмеялся хрипло, да тут же себе ладонью рот закрыл.

«Черт, – подумал. – Это ж только полдела!»

Потопал на Пашкину улицу. Там с заборов шесть табличек «улица Шевченко» оторвал, а больше их и не было, хотя домов на обеих улицах почти поровну!

Удивился Сергеич, но объяснение этому быстро нашел: Ленин ведь в советское время важнее был, чем Шевченко. Ленина по всему Союзу знали, а Шевченко только тут…

– Ну да ладно, – махнул рукой, свои размышления из головы прогоняя. – Поэты – люди безвредные. Не то что политики! Теперь я на улице Шевченко жить буду!

Первым делом прибил он указатель уличный на забор слева от своей калитки. Потом уже в начале улицы на место оторванной прежней таблички приколотил, а последний – на заборе крайнего дома справа, у церкви.

Когда домой вернулся, время проверил – половина пятого. До рассвета еще долго! Снова во двор вышел, взял молоток, гвозди, «улицы Ленина». На бывшую улицу Шевченко опять зашагал. Первым делом две таблички «улица Ленина» по обе стороны от калитки, что во двор к Пашке вела, прибил. Даже не думал, что на стук этот хозяин дома проснуться может. Остальные десять по всей длине улицы разнес. И, конечно, одну в начале улицы пригвоздил, одну – в конце. Конец у Пашкиной улицы бестолковый, как у всей советской истории. В конце бывшей Шевченко стояли полуразрушенные коровники бывшего колхоза имени Якира. А за ними еще какие-то постройки, с которых давно и шифер сняли, и рамы оконные вынули, и часть стен на кирпичи разобрали.