Надежда Нелидова - Яма [сборник]

Впрочем, иногда Сашу «заносило»: могла взять билет на поезд дальнего следования и исчезнуть на неделю-другую. Выхоленная, разодетая, она могла украсть в магазине самообслуживания дешевую вещицу просто потому, что эта вещь плохо лежит. Или в паричке и темных очках с радостным писком встречалась-обнималась у гостиницы с бывшими товарками.

После этого некоторое время Юсуф ездил на деловые встречи без очаровательного длинноногого сопровождения. Избитая до полусмерти, не однажды резанная ножом, Саша отлеживалась в гнездышке, зализывала язычком раны и синяки.

В последний месяц машину Юсуфа расстреляли в центре города, и он скрывался в районе, именуемом в городе «Гарлемом», выбрав для проживания самый старый и грязный, предназначенный под снос дом.

В последнее Саша время всем своим видом напоминала птицу, опустившуюся бочком на краешек ветки: с вытянутой шеей, с беспокойно поворачивающейся головкой; всю подавшуюся вперед и вверх, готовую каждую минуту взлететь, оставив пустую ветку долго качаться после себя.

Вот и сейчас она стремительно шла к дому, в мыслях очень далекая от этого дома, от живущего в этом доме человека, далекая и от этой улицы, и от этого города.

У поленницы она едва с размаху не упала, споткнувшись обо что-то мягкое, подумала — собачонок. Это живое и мягкое зашевелилось и застонало. Через минуту Саша почти тащила Майку на себе, приговаривая:

— Переставляем ноги потихонечку, вот та-ак. Господи, да ведь ты еще совсем ребенок. Кто же так с тобой? Постой, постой. Это про тебя говорили? Ты у Юсуфа жила в последнее время? Да у тебя щека совершенно обмороженная, черная. Зверь, вот зверь. В землю бы живьем его закопала. Не падаем, идем. Держись за меня. Тут у меня в переулке, близко, машина… Сейчас приедем и сразу в ванну, чаёчку горяченького с малиной заварим, компрессик… Бедная моя, бедная. Будешь жить у меня, зайчонок, слышишь? Ничего не бойся. Он нас не найдет. Я тебя ему не отдам.

Для жилья сняли частный бревенчатый дом. Долго пробирались, ища его, среди увязших в сугробах черных изб. Падал тихий снежок, взлаивали собаки, каркала ворона на заборе. Не верилось, что они находятся в центре миллионного города.

…Дров не жалели, печь топили жарко, ходили обе розовые, влажные, в расстегнутых ситцевых сарафанчиках. Спали в чем мама родила, откинув от жары одеяло.

— Ты только верь мне и во всем меня слушайся. Будешь меня слушаться, зайчонок?

Майка, улыбаясь и потягиваясь, кивала.

— Ах, как же я тебя люблю. Тебе этого твоей маленькой головкой не понять, как я тебя люблю. Как сестра сестру. Как мама свою дочечку… Смотри, — Саша сбегала в чулан, вынесла и показала банку из-под кофе. Ласково убрала слабо сопротивляющиеся Майкины руки. И, как огородница, бережно, с величайшей осторожностью сеющая редкого сорта семена, низко над Майкой повела в наклон банку, равномерно потряхивая.

На детские плосковатые, втянутые грудь и живот, на ноги посыпались, тихо звякая, мутные камешки, похожие на монпансье. К некоторым пристали черные кофейные песчинки. Некоторые задерживались на покрывшемся гусиной кожице теле, некоторые скатывались на покрывало.

— Какая у тебя прозрачная кожа. Страшно прикоснуться: вдруг не выдержишь, хрустнешь, осыплешься осколками. Можно только целовать. Тело-стеклышко. Стеклышко в стеклышках! Отберем самые красивые и сошьем из них тебе шапочку. Знаешь, как у Офелии: на распущенных волосах тонкий чепчик из алмазной сеточки. На тебе будет — чудо! А вот этот камешек оставим там, куда он закатился. Сделаем пирсинг, — Саша пальчиком поддела серый камешек, застрявший в пупке. — Боишься щекотки? Не буду, не буду.

Майка вывернулась, вскочила на четвереньки. Аккуратно, до последнего, собрала пахнущие кофе камешки, протянула Саше.

«Очень скоро мы с тобой сядем в большой белый самолет. Белый, как снег. И он взлетит к синему-синему небу — такого никогда не видела снизу. И этого, — она показала сонной Майке банку, — у нас с тобой уже не будет. Зато у нас будет маленький домик и собственный крошечный пляжик у океана. Представляешь — Мировой океан! Самое древнее из всего, что на Земле. И мы с тобой будем в этом Океане барахтаться, нырять, лежать на волне… Оставьте нас все, не трогайте, ведь и мы никому не мешаем.

И никаких этих вездесущих тупых, вонючих волосатых существ рядом. Ты просила сказку на ночь — вот слушай. Когда-то на чистенькой свежей, зеленой, омытой теплыми ливнями Земле в зелени и цветах жили женщины, одни только женщины. Может, у них даже были большие крылья, не знаю, — засыпающим голосом бормотала Саша. — А потом для продолжения рода Космический Разум забросил мужчин с другой планеты. Эта планета вонючая, грязная и в жестких проволочных волосах, как кактус. А может, женщины были с другой планеты, я точно не знаю. Спи… Завтра у меня жутко насыщенный день. Встречи, от которых все зависит. Паспорта, билеты…»

В морозном ночном воздухе как выстрелы доносились-приближались звуки шагов. Если можно определять настроение по шагам, то настроение человека, уверенно печатающего их по обледенелой тропинке, было злобно-веселым.

Майка в своем поленничном укрытии, прислушиваясь, напрасно пыталась заложить за уши мешающие волосы. Застонав, она посмотрела на пальцы: удостовериться, что они есть, настолько она не чувствовала их от холода.

— А, это ты. Живучая. Давили тебя, не удавили. — Юсуф стоял над Майкой в голубом свете фонаря, снега и луны, расставив ноги в остроносых ботинках.

— Ты обещал… Я сделала все, как ты мне велел, — Майкины слова получались невнятными из-за непослушных губ, как будто мычала глухонемая. — Где Саша живет… Когда и куда ходит… Ты сказал, возьмешь меня к себе.

— Пшла вон. У рыжей ничего не нашли. Дом пуст. И тайник пуст. Толку от тебя. Тебя следовало придушить в самом начале. Радуйся, что чокнутая, пожалели.

— Ты обещал… Я не буду тебе мешать. Буду мыть пол. Вечером жарить мясо. Утром варить кофе, — она тянула к нему в обмороженных руках кофейную банку.

От сильного пинка банка вылетела и ударилась о поленницу. Сбитые с дров обледенелые, засахаренные кусочки снега осыпались с тихим стуком, шорохом и звоном. Слабо запахло кофе.

…Через некоторое время место действия у поленницы опустело. О недавней сцене напоминала только маленькая вытаявшая выемка в снегу, где еще долго стояла на коленях Майка, раскачиваясь, прижимая к губам перешибленную башмаком руку. Алмазной крошкой переливался под фонарем снег. Валялась смятая от удара банка с высыпавшейся кучкой мелких, похожих на монпансье камней.

Часть камешков быстро перемешалась под ногами с бетонной крошкой и щебнем. Несколько штучек насобирала и принесла в дом внучка старухи-татарки, и под ее оглушительный рев выброшены в помойное ведро с руганью: «Несешь в дом всякие какашки!»