Надежда Нелидова - Яма [сборник]

«Компьютер — это связь с дьяволом!» — кричала она ему из кухни. — «А твоя история — это не то, что было на самом деле, — парировал он из комнаты. — История — это как об этом рассказывают. Эта многоликая наука, как политическая проститутка, обслуживает интересы правящей верхушки». «Так твоя мать, оказывается, преподает основы проституции…» Но это были отголоски их нешуточных баталий, последние тучи рассеянной бури. Он откидывал волосы со лба, утомленно растирал красные глаза и выходил попить чай. Увлеченно рылся в сумке: «Ух ты, колбаска!»

Вдоме — невиданное дело — завелись кое-какие деньги. Они поменяли старый диван, который остро и сноровисто упирался по ночам в ее бока, и еще купили в кредит стиральную машину-автомат. К нему приходили друзья, набивались в его маленькую комнату. Его называли между собой «док» — и восхищенно хлопали по спине. Часто звонил телефон. Сын быстро собирал торбочку с внутренними матерчатыми ячеями, набитыми мелкими отвертками, паяльниками, тяжелыми ершистыми пластинками. Перекидывал торбу через плечо и исчезал, больше похожий на слесаря, чем на доктора скорой компьютерной помощи.

В последнее время он ездил на разные конкурсы и олимпиады. Звонил оттуда: «Мам, поздравь меня!» А она не находила себе места. Убирала его комнату, в который раз протирала сухой фланелькой потухший без него, мертвенно-серый дисплей, переворачивала и энергично вытрясала клавиатуру. Из нее сыпались следы его с единомышленниками компьютерного бдения: хлебные крошки, обгрызенные ногти, шелуха семечек…

И ей не верилось, что «доктором» и «гением» называют ее тяжеленького пухлого мальчика, которого она вчера только намыливала в ванночке.

Тревога, знакомая нашим женщинам. Она поселяется в них в ту минуту, когда в роддоме объявляют: «Мальчик». Она живет в женщине, растет и давит камнем с каждым годом все ощутимей и тяжелей. Армия.

«Мам, не переживай. Понимаешь, это мне самому надо, проверка на прочность. Отслужу, вернусь и поступлю».

Вокруг нее, она замечала, шла тайная возня среди родителей ровесников ее сына. Кто-то куда-то звонил, с кем-то встречался. Каждая мать в этот страшный и решающий миг как один на один со смертью. И только она будто закоченела в отчаянии. Для нее сын была вся жизнь. Для районного военкомата — армейская единица, недостающая одна сотая процента для выполнения плана по призыву. Боже мой, да ведь он в игрушки только бросил играть. В ванной на полочке до сих пор стояли его пластмассовый Джеки Чан. А если ее тонкошеий городской ребенок попадет к невменяемым горцам, у которых пилить головы людям привычное с пеленок и даже уважаемое дело — как порезать хлеб к обеду?

Вернулась с вокзала по пустынному, постылому городу. Дома грустно сообщнически поделилась с компьютером: «Поживи два года в шкафу, я заверну тебя со всеми причиндалами в платок, чтобы ты не пылился». Но когда бы она ни проходила мимо его комнаты, ей чудились мерцающий экран и милая узкая спина в мягкой домашней кофте.

Скоро она получила от него письмо. Видно было, что он писал в страшной спешке, впопыхах, где-то на коленке. Он хотел ее развеселить и описывал, как весь месяц на станции «Н- ск — сортировочный» они разгружали вагоны с коробками. На коробках было написано «Корм для пушных зверьков», и они этим кормом завтракали, обедали и ужинали. Так что, можно сказать, теперь выведена новая порода пушных зверьков. Но пусть она не волнуется, потому что с такого питания он даже поправился, щеки потолстели.

…Ночью она мысленно укладывалась у его ног и обвивала, как собачка, и грела их своим телом.

« Вера Владимировна, вас к себе завуч вызывает». Молодая англичанка любопытно постояла возле ее стола и отошла, покачиваясь на каблучках, вонзающихся в мозг своим цокотом. Теперь все старались быстрее выйти из плотного поля окружавшего ее материализовавшегося несчастья. Позади остались дни, когда она могла из всех известных ей слов кричать одно протестующее, несогласное: «НЕЕЕЕЕТ», — и ее физически тошнило от перспективы жизни. Ее рвало тысячами постылыми днями и ночами, которые ждали ее впереди.

Она разучилась перемещаться среди людей. То, случайно задевая прохожих отскакивала, как обожженная. То теряла чувствительность: больно ударялась о поручни и столбы, налетала на людей, как слепая. Ее толкали, ругали и смеялись над ней, думая, что она пьяная. Но, всмотревшись, смеяться переставали.

Она видела сына, куда бы ни смотрела. Смотрела в окно: он шел по улице и скрывался за поворотом. В кухне видела его, долговязого, расхаживающего по крошечному пространству, размахивающего руками. В комнате боковым зрением видела его забравшимся с ногами в кресле, даже бок, с которого он сидел, теплел и тяжелел.

« Проходите, проходите». Зоя Анатольевна вскочила, отодвинула для нее стул — и тут же заторопилась на коротких ножках, поспешила выйти из нежелательного поля. «Вера Владимировна, взят курс на гражданское, патриотическое воспитание подрастающего поколения. Вы мать сына, геройски погибшего при исполнении солдатского долга… Первая тема — ваш сын. Вы как историк…»

Она как историк знала: когда война — воюет вся страна. Мерзнет, голодает, воет над похоронками. Ее мальчик умирал. В это время страна от Калининграда до Владивостока азартно подсчитывала, сколько раз в сутки трахнется тугосисяя Маня из телевизора. Крутили колесо счастья, кто угадает — миллион. И где-нибудь среди зрителей в первых рядах сидел генерал части, где служил сын, и его свиноподобная супруга со свежей косметической подтяжкой на лице. Подтяжкой ценой в жизнь ее мальчика, всего-то. Душно, душно, задыхаешься в Стране Предателей.

Она сидела невидимая всему миру, в темной комнате перед светящимся экраном, смотрела выступление звезд. Ревущие, беснующиеся трибуны, готовые растерзать в клочья любого, кто посмеет неуважительно отозваться об их телевизионных божках. Суета сует, псевдо — жизнь. И Господи прости, что бы там ни говорили об очистительной силе страданий и всепрощении, она не задумываясь ни секунды, отдала бы всех вместе взятых теле — божков и кликушествующих поклонников за один только состриженный серпик ногтя ее мертвого сына.

Да, именно это она скажет. А потом напишет заявление об увольнении и навсегда уйдет из школы.

…Она вошла в класс. На задней парте сидели товарищ из роно и сама Зоя Анатольевна, принаряженная. На лацкане пиджака траурная деталька: тряпичный черный бантик.

Она прошла к окну и долго смотрела за окно. Потом откашлялась и заговорила. «Эта война оставила глубокий след… Дала неподражаемый пример… Защищая Родину… В благодарной памяти потомков…»