Надежда Нелидова - 12 часиков [сборник]

Он пружинисто откидывается на сильных руках, закуривает. В темноте малиново светится тёплый огонёк. С ним можно разговаривать обо всём, что взбредёт в голову.

Не надо заготавливать в уме фразу и мысленно прокатывать её в мыслях. Так было с Аниным бой-френдом. Ничего у них не было, а он уже страшно ревновал её к встречному и поперечному. Устраивал скандалы, шпионил, крал телефон. Ужас.

Подружки Ане завидовали: только приехала в город, такого мажора отхватила, с тачкой. Но последний случай, разлучивший их…

Ехали в этой самой тачке. Аня поправляла на голове новую фетровую шапочку-таблетку с вуалькой. Это была первая в её жизни настоящая дорогая дамская вещь, с мамой выбирали.

Аню затошнило от быстрой езды. «Только не в салоне!» – в панике завопил бой-френд. И Аня – тоже в панике – заметалась, зажимая рот руками. Бой-френд, не оставляя руля, сорвал с её головы шапочку, сунул ей… И Аня – не могла потом себе простить – туда… Бой-френд потом обрывал телефон, объяснял, что запах из замшевых салонов почти невозможно выветрить… Вычеркнула из телефона, из головы, из жизни.

С Олегом она будто расслаблено плыла в тёплой реке. Так мать рожает дитя в воде, и оно погружается в привычную среду. Аня вернулась в среду Любви, где и должен, по задумке Бога, находиться человек. А люди сами устраивают себе ад, вот как Аня с бой-фрэндом.

Аня рассказывала, как решила стать врачом. В десятом классе их погнали на прививки. Как стадо погнали: весёлое, топочущее, прикалывающееся, несмотря на строгие взгляды классной.

Был февраль, но погода совершенно весенняя: солнце, голубые лужи, птичий гомон, взбитые как сливочный крем облака. Аня заметила на крыльце паренька: совсем юного, их ровесника. У него не было сил, он прислонился к стеночке.

Почему заметила – он выбивался из общей суматошной весенней картинки. И не серым обесцвеченным лицом и слабой позой. Чем-то другим. Будто природа безжалостно, равнодушно, резко очертила, вычеркнула его из себя. Поставила на нём крест.

Природа вообще безжалостна и равнодушна. Её интересуют только здоровые особи. Паренька для неё уже не существовало. Он был, но его уже как бы не было. Только глаза на впалом лице ещё жили, тоскливо и жадно следили за перемещением и суетой вокруг себя.

Было 14 февраля. У Ани звякал целый карман разномастных сердечек, надаренных мальчишками. Она нащупала самое большое гранёное сердечко и вложила в неприятно вялую влажную руку паренька. Он с трудом повернул голову и улыбнулся – если можно назвать улыбкой плоско растянутые серые губы.

Подошло такси. Аня видела, как он садился, как при этом бессильно разжалась его ладонь. Не нарочно: он выронил сердечко и не заметил, и наступил на него. Кто сказал, что любовь сильнее смерти? Смерть показательно, на примере пластмассового сердечка, попрала любовь на Аниных глазах. Дескать, видела? Не рыпайся.

…А Олег рассказывал, что хотел стать астрономом. Его поражали вселенские головокружительные массы, скорости, температуры небесных монстров, огненных и ледяных. А потом неожиданно увлёкся анатомией и психологией, природой человека. Человек ведь тоже Вселенная наоборот: сколько ни изучай, распахиваются новые глубины.

Открылась бездна звёзд полна. Звездам числа нет, бездне – дна. Это можно сказать о человеке. О его физиологии, и о мыслях, и о душе, в которой и звёзды, и бездна подлости. Что ещё раз доказывает борьбу Бога и Дьявола. Но люди, до кончика ногтей, состоят из звёздной пыли… Человек – звёздное вещество, пришелец со Звезды.

– Выключи, пожалуйста, Малахова, – просила Аня. – Там твои звёздные пришельцы плюются, матерятся и дерут друг у друга волосы…

Олег вскакивает. Голый, голубоватый от телевизионного свечения, с совершенной, божественной фигурой… Наглядное доказательство того, что человек сошёл со Звезды.

На стене, на старинных зелёно-золотых, в ромбах, обоях висела журнальная картинка с обнажённой женщиной. Она была снята в пол оборота со спины. Отвернувшееся лицо спрятано под гривой волос: спутанных, буйных, вздыбленных. Соблазнительно закинутые на затылок полные руки. Мощно раздвоенный круп, как у молодой кобылицы.

Пока Ани здесь не было, Олег курил и смотрел на эту женщину.

Картинка была вставлена в овальный багет. Аня приподнялась на локте, чтобы рассмотреть ближе. Шестнадцать гнёздышек с грубо развёрстыми лапками-зажимами. Когда-то в них были шестнадцать камушков: как брызги, как капельки крови гимназиста.

– Олег, откуда эта рамка? И чья это квартира?

– Рамка осталась от прежней хозяйки. А квартира, слава Богу и главврачу Валентине Ивановне, теперь моя, – он с удовольствием рассмеялся. Какие у него были крепкие, белые замечательные зубы. – Отбарабаню ещё пять лет, и – прощай, деревня моя, деревянная, дальняя. В Москву, в Москву! Ты готова жить в Москве? Как раз кончишь институт. Здесь всё отремонтирую, продам. У меня оперировался с мениском один молдаванин, прораб. Сделает конфетку, а не квартиру. Думаю, за неё хорошо дадут: трёхкомнатная сталинка в центре.

На пустой койке был свёрнут валиком готовый для дезинфекции матрасик. Под койкой стоял пластмассовый красный тазик. Над ним Аня в последний раз умывала Веру Сергеевну. Старушка уже несколько дней не вставала, и как раз в эти дни Ани не было. И никто – безобразие, Люда-то куда смотрела?! – не помогал старушке совершать утренний туалет.

Вообще санитарки умывали лежачих больных в грубых резиновых перчатках до локтей. В таких обмывают покойников в моргах. Аня лила из кувшина в тёплую ладонь струю осторожно, чтобы не брызнуть. Тщательно промывала глаза, высокий лоб, виски, каждую морщинку. Старушка, упёршись руками в края койки, сидела, вытаращившись, как ребёнок. Хлопала мокрыми светлыми, съеденными ресницами. Смаргивала капли воды, будто слёзы.

– Вера Сергеевна, вам плохо?!

– Мне хорошо, голубчик! Вы не представляете, какое это лучезарное счастье: вот так плеснуть в лицо холодной свежей водой!

«Что ж, – сказала главврач Валентина Ивановна. – Мы не ведём по каждому врачу статистику по спасению пациентов. Но, навскидку, за те годы, что Олег Павлович у нас работает… Грубо говоря, он вытащил с того света не меньше тысячи человек. Если бы не квартира – он бы от нас уехал в область. Это было его условие: квартира.

А Вера Сергеевна… Дай Бог, как говорится, нам до таких лет… Вот я давеча бельё замочила простирнуть – и такая одышка, такое теснение, спёртость в груди. Стенокардия. А ведь мне и пятидесяти нету».

…– Все б так умирали. В полдник, смотрим, у неё молоко не тронутое, – Люда стояла над пустой койкой, сложив на груди полные руки. Она чувствовала себя виноватой, что старушка умерла в её, Людину смену. – Говорят, святые так умирают – во сне. Ведь и боли адские терпела, и мы покоя ей не давали: с койки на койку дёргали… Ни ропота, ни жалобы. Что говорить – воспитание. Аристократка.