Юрий Поляков - Треугольная жизнь

— Знаешь, Тапочкин, я когда в класс вхожу и его вижу — у меня мороз по спине! — жаловалась иной раз Катя.

Учителя даже замечания боялись Коровину делать. Ну его! Пырнет потом где-нибудь в темном переулке… Не боялся Коровина только пожилой учитель математики Григорий Борисович. Григорий же Борисович имел одну чудаковатость: он никогда не ставил оценки без комментариев. Скажем, выводя в дневнике пятерку, он обязательно приговаривал: «умница», «молодчина»… А вцарапывая двойку, шипел: «баран», «тупица», «дебил»… Мишку Коровина Григорий Борисович просто терпеть не мог и вызывал к доске всякий раз, когда хулиган (а случалось это нечасто) появлялся в кабинете математики. И приговор был всегда один и тот же — «баран».

Однако все это происходило в те времена, когда учителей заставляли бороться за успеваемость, и до восьмого класса Коровина кое-как дотащили, всем педсоветом заставляя Григория Борисовича натягивать ему тройку. Наконец общешкольного хулигана с облегчением сплавили в ПТУ. Там он вскоре стал героем какой-то поножовщины — и загремел в колонию. О нем начали забывать, и только Вожжа, никогда не сидевшая на переменах в кабинете, любила иной раз схватить расшалившегося ребенка за вихор или косу и спросить скрипучим голосом:

— Хочешь к Коровину в колонию? Отправлю!

Это была высшая степень возмущения. После такого вопроса обычно вызывались в школу родители. В общем, Мишка Коровин превратился в мрачную тень проклятого прошлого, в некий символический жупел, в эдакого педагогического Фредди Крюгера, которым пугали разозорничавшихся детишек. И вот в один прекрасный день возле школы, визжа тормозами, остановились два черных джипа. Из машин высыпали коротко стриженные парни в кожаных куртках. Звеня золотыми цепями на бычьих шеях и поигрывая телескопическими дубинками, они двинулись к школьному подъезду. Впереди походкой мстителя шел заматеревший, заквадратевший Мишка Коровин. Один из парней, следовавших за ним, нес в руке тяжелую спортивную сумку.

А в школе к тому времени, как во всяком уважающем себя учреждении, появился охранник, сорокалетний недоделок, похожий на гуся, одетого по прихоти изощренного птицевода в пятнистую спецназовскую форму. Как-то Башмаков зашел к Кате на работу, охранник упер ему в грудь резиновую палку и стал нагло допытываться, кто он такой и куда идет. Иногда ученики средних классов жаловались, что охранник успокаивает их при помощи дубинки. От старшеклассников таких жалоб не поступало.

И вот охранник, не сообразив, видимо, что к чему, заступил дорогу Коровину:

— Вы кто?

— Конь в пальто, — не останавливаясь, разъяснил Мишка. А следовавшие за ним мордовороты, не сделав ни одного резкого движения, лишили беднягу охранника трудоспособности на несколько дней.

Коровин скомандовал — и парни рассредоточились по зданию, точно для захвата важного военного объекта. Один остался охранять входную дверь, второй влетел в приемную директора. На глазах у онемевшей от ужаса секретарши и Кати, как раз принимавшей телефонограмму, он с мясом вырвал из стены телефонную розетку и рявкнул:

— Сидеть!

Остальные двинулись за Коровиным, который уверенно вел их к какой-то кошмарной цели. Была перемена. Прижимаясь к стенам, школьники и учителя наблюдали, как всемогущий Коровин шагает по коридору. Особые опасения вызывала огромная спортивная сумка в руках одного из мордоворотов. Нигде не задерживаясь и никого не трогая, налетчики проследовали к кабинету математики, где сидел Григорий Борисович. Он редко выходил на перемене из класса, используя это время для особо жестоких терзаний двоечников. Мишка зашел в кабинет. Мордоворот плюхнул на пол сумку и встал у дверей, скрестив руки по-янычарски. Через мгновенье из класса бочком выполз бледный, как школьный мел, двоечник. Собравшиеся возле кабинета дети и учителя затрепетали, перешептываясь:

— А что в сумке?

— Пулемет…

— Нет, огнемет, — поправил кто-то из продвинутых старшеклассников. — Школу жечь. За всё! Месяц точно учиться не будем!

Когда раздался звонок, Коровин вышел из кабинета. Его бугристое лицо лоснилось от удовлетворения. В это время, набравшись храбрости, Вожжа решительно подошла к бандиту и голосом, в котором странно уживались учительская строгость и бабья мольба, спросила:

— Михаил, я надеюсь, вы не будете в самом деле жечь школу?

— А чего жечь-то? Сами скоро развалитесь! — И Коровин кивнул на облупившиеся стены, на вытершийся до дыр линолеум, на дранку, зиявшую в потолке.

— Вот так живем, Мишенька! — пожаловалась Вожжа.

— Еще зайдем…

Потом он важно кивнул своему заединщику, тот открыл сумку и пригоршнями начал швырять в испуганную ребячью толпу «сникерсы», «марсы», жевательную резинку и прочие противоестественные сладости. Послышались крики восторга, и образовалась куча-мала. Мишка наблюдал все это, добродушно посмеиваясь. Заединщик выгреб из сумки последнее, и бандиты двинулись в обратном направлении. Детская толпа уважительно расступилась, образовав почетный коридор. У лестничной площадки стояли школьницы, бегавшие в садик перекурить и потому опоздавшие к раздаче лакомств. Коровин задержался, со знанием дела осмотрел длинноногих дурочек и остановил свой взгляд почему-то на Дашке. Изучил ее от сменных тапочек до челки и предложил:

— Покататься хочешь?

— Хочу! — с вызовом ответила Дашка, гордо косясь на подруг.

И Коровин повел ее вниз по лестнице, по пути снимая расставленные посты. В вестибюле они перешагнули через все еще корчившегося на полу охранника. Последним здание покинул бандюк, охранявший директорский кабинет. Буквально через мгновенье после его ухода туда ворвалась толпа учителей и закричала:

— Катя… Коровин… Дашку… Увозит… На джипе…

— Как увозит? Куда?!

Она бросилась на улицу и буквально повисла на отъезжающем джипе, уцепившись за боковое зеркало. Опустилось стекло, и высунулась красная бугорчатая физиономия Коровина:

— Ну?

— Миша… Я же… Я же тебе никогда в полугодии двоек не ставила…

— Кто это? — спросил он у Дашки.

— Мама… — ответила она и заплакала.

— Что ж ты сразу не сказала? Что ж ты такая дура? Ты, слушай, к пацанам в машину больше не садись! Поняла?

— Поняла…

Джипы умчались, а Дашка осталась в Катиных объятиях, осыпаемая вперемежку пощечинами и поцелуями.

Не менее драматические события разыгрались тем временем в кабинете математики. Вожжа в сопровождении нескольких учителей, заранее мужая сердцем в предчувствии трупа, проникла в кабинет и обнаружила там живого Григория Борисовича. Старый педагог, закинув голову и ерзая кадыком, лил валерьянку из пузырька себе прямо в открытый рот. На доске хорошо всем известным каллиграфическим почерком было выведено: