Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

Потом Ноздрюха встала, снова оделась, не занеся чемоданы внутрь, и пошла на бывшую свою фабрику. В отделе кадров прежнего начальника не было, сидел другой, и секретарша у него тоже была другая. Ноздрюха написала заявление, ее оформили – и все, обошлось без всяких расспросов, но когда она вышла от них и пошла по коридору, чтобы сойти в цеха, навстречу попался Валька Белобоков, тогда, на праздновании Первого мая в клубе фабрики, направивший ее в Москву.

– О! Кого я вижу! – заорал он, расставляя ручищи и загораживая собой весь проход коридора. – В отпуск пожаловала, жительница столичная?

Ноздрюха остановилась и тоже улыбнулась ему.

– Нет, – сказала она. – Я насовсем. На работу устраивалась, ходила вот.

– О! Это дело! – тряся ее за плечи и сжимая их так, что Ноздрюха даже запищала от боли, сказал Белобоков. – Молодец! А то что за порядок: на фабрике на самой, понимаешь, людей не хватает, а они по столицам разъезжают!..

– Приехала вот… – не стала напоминать ему, какие слова говорил он ей на праздновании Первого мая, Ноздрюха.

– Я и говорю – молодец! – воскликнул Белобоков и пошел дальше по своим важным и неотложным делам.

А Ноздрюха спустилась в цеха, походила между станками, узнавая их грохот и работу, много было незнакомых лиц, а кого встречала знакомых, приглашала назавтра в гости. Нюрки Самолеткиной нигде видно не было, она наконец спросила о ней, и Ноздрюхе сказали, что Нюрка два уж года как вышла замуж за сверхсрочника, родила, нынешнее лето часть его перевели на Север, и Нюрка уехала вместе с ним.

Ноздрюха пошла домой по осенним улицам родного своего города, в котором родилась, выросла и, за малым вычетом, прожила всю свою жизнь, какая была прожита, стала растворять окна, прибиратъся, мыть, вытирать пыль – облаживать дом заново к жилью, и думала она о том, что, ежели так покопатъся-то, разобраться-то если, не особо у нее вовсе плохая жизнь, не особо, нет, самая обыкновенная. А уж есть, конечно, кому и счастливее выпадает – в космос вон летают, – так то что ж… Главное, чтоб товарищи Брежнев с Громыкой от войны охоронили, хуже-то войны ничего нет, а охоронят, да мир будет – вот и счастье, живи-радуйся, чего еще.

Остановка автобуса была напротив Иришиного дома. И когда Наташа по скрипнувшим ступеням сошла на морозно захрустевший под ногами утоптанный снег и посмотрела на окна ее квартиры, по яркому полному свету в обоих окнах, по движущимся теням на занавесках она определила, что квартира сестры полна уже народу.

Дверь ей открыла Света, одна из давних, еще со школы, подруг Ириши, бывшая нынче в черно-смоляном, завитом парике, очень шедшем к ее бледно-розовому, с нежной тонкой кожей лицу.

– Салют, – коротко сказала она Наташе, впуская ее в квартиру, и ушла в комнату, подрагивая бедрами под длинным, до лодыжек, красно-фиолетовым платьем, туго натянутым на спине и с просторными рукавами-буф.

Сама Ириша была на кухне – стояла, прислонившись к косяку заклеенной на зиму балконной двери, курила и разговаривала с Парамоновым, обросшим до глаз густой, кудрявой каштановой бородой. Она была в голубом, послушно обтекавшем ее изящную хорошую фигурку модном сейчас комбинезоне, белом с желто-кофейными кругами батнике под ним и со своей тяжелой из-за длинных густых волос, поднятых на шее наверх, женственной прической в этом мужском почти костюме была, показалось Наташе, еще лишь более женственной и по-женски прелъстительной,

– Ну, так и что же они, эти ваши лазоходы, что они такого поразительного сделали, практически вот? – спрашивала она.

– Не лазоходы, а лазоходцы, во-первых, – поправлял ее Парамонов. – Во-вторых, что мне еще добавить более поразительного, Ирочка? У вас, у женщин, самый преконсервативный склад ума, вас тычешь носом – брито, а вы – стрижено!

Из комнаты доносился перезвяк раскладываемых на столе ножей и вилок, звон рюмок, невидимый Наташе, чертыхался, громыхая своим большим крепким голосом, словно в груди у него ходили по листам толстого железа, Столодаров, открывая бутылку; пробка наконец вылетела из горлышка с тугим звонким чмоком.

– При-веет! – сказала Наташа, раздевшись и входя на кухню.

Они обнялись с сестрой и поцеловались в щеки, Парамонов, картинно склонив голову к плечу, взял Наташину руку, подержал ее мгновение поднятой, а затем поцеловал, общекотав своей мягкой приятной бородой.

– Честь имею! – сказал он, улыбаясь глазами.

– Натанька! Мое – вам! – крикнул, вскинув руку с зажатым в ней консервным ножом, Маслов. Высокий, гибкий, в отлично сшитом бежевом костюме, с быстрыми ловкими движениями и такими же быстрыми, ласковыми, впрочем, глазами, он стоял у обшитого пластиком кухонного стола в углу, возле умывальника, и открывал банки с кабачковой икрой. – Натанька! Как вы насчет тайн, которые рядом с нами?

– А! Это вы о лазоходцах? – спросила Наташа. – Я слышала сейчас – Борис говорил. Но я ничего не знаю.

– И она тоже ничего не знает, – сказал Парамонову Маслов, показывая консервным ножом на Наташу. – Теперь тебе ясно, кто тормозит движение человеческого прогресса?

– Сестры Бельковы! – затягиваясь сигаретой, со смехом сказала Ириша. – Натанька, если б мы с тобой все знали, человечество давно бы уже жило на Луне.

Маслов захохотал, продолжая открывать банку, открыл, сбросил зазвякавшую крышку на стол, бросил следом нож и, отряхивая одна о другую руки, повернулся.

– Ну, слава богу, что вы не знаете. Не хватало еще только на Луне, под колпаком, сидеть. Лучше уж все-таки здесь, на Земельке.

– К чертовой матери пропадем скоро со своей Земелькой, – сказал Парамонов. – Не помню, когда речную рыбу в магазине видел.

– Сестры Бельковы! – поглядел поочередно на Иришу, потом на Наташу Маслов. – Вы еще не совсем эмансипировались?

Наташа засмеялась, не выдержав, в ожидании того дальнейшего, что – она не знала, что именно, но непременно смешное, судя по многозначительности вступления, – собирался выдать Маслов, Ириша с поднесенной к губам сигаретой сказала, пожав плечами:

– Смотря что, Алик, ты имеешь в виду.

– Тарелки, – ответил Маслов, и Наташа прямо подавилась смехом. – Да не летающие, – махнул рукой Маслов, и тут уж Ириша тоже улыбнулась. – Я как мужчина могу есть и из банки, но вы-то как? Вам, наверное, надо в какую-нибудь красивую посудину это все вывалить?

– Вон там, открой полку, – улыбаясь, показала сигаретой Ириша. – Салатница там стоит. Устроит тебя?

– Нет, Боренька, – доставая с полки салатницу, посмотрел Маслов на Парамонова, – дела наши еще не так плохи. Они еще не того, не до конца. Может быть, успеем повернуть реки вспять?

– А мы их уже повернули, – сунув руки в карманы своих неизменных, потертых на ляжках до белесости джинсов, в которых он ходил даже в институт вести занятия, и размеренно пристукивая о пол ногой, сказал Парамонов. – То-то и доживем скоро: будем на краны счетчики ставить, воду мерить.