Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

– Ладно, прекратили, – пошевелил он пальцами, прерывая Семена Арсеньевича. – Это моя обязанность – всех выслушивать. Имейте только в виду, – теперь он приподнял руку над столом и наставил на Семена Арсеньевича указательный палец, – что на вашем месте уже сидели. Кого вы обидели. Правду, и только правду!

На ногу под столом со стороны Семена Арсеньевича Маргарите нажали. Это был знак. Она должна была броситься на амбразуру и прикрыть ее собой. Прямо сейчас. Ей не давалось на подготовку даже мгновения.

– Ой, Семен Игнатьевич, это вообще какое-то недоразумение! Это какой-то бред! Молодой человек, конечно, ударился, повредился… ужасное происшествие, мы глубоко сожалеем, скорбим… но ведь мы ни при чем! Наша вина лишь в том, что оказались там рядом. Я говорю «мы», хотя я сама была на берегу, но я все видела с берега, а кроме того, буквально за пять минут до того я сама там была на лыжах и под руку ребятам могла попасться я… Им нужно было выместить на ком-то свою злость… но что же вымещать, ведь это нечестно: они столкнулись, они покалечили своего товарища, а искать виноватого на стороне! Это и нечестно, и неблагородно… какие к нам претензии, это мы им претензии предъявлять можем: мы отдыхали, никому ничего дурного, никакого вреда – и вдруг на нас набрасываются, возводят напраслину… это мы от них компенсации можем требовать!

Маргарита говорила – и слышала, что не говорит, а верещит. Она включила себя на речь после знака Семена Арсеньевича, как механическую куклу – будто нажала в себе некую кнопку, – но механическая кукла и говорит механически, какое там обаяние, какие чары, кошачье мяуканье, а не соловьиная трель.

Но дед Семен при этом, видела она, слушал ее. Сидел, облокотясь, пощипывал пальцами бороду и смотрел на нее неотрывно, внимательно, с пристрастием. С пристрастием, она была уверена, что пристрастием. Только что скрывалось за ним? Она не понимала. И это пугало ее, сковывало еще больше.

– Ладно, – вновь пошевелив пальцами, прервал, наконец, дед Семен ее верещание. И оторвал взгляд от Маргариты, перевел на Семена Арсеньевича с Атлантом: – Хочу от мужиков услышать. Как оно, вы утверждаете, все было?

Маргарита замолчала на полуслове – с облегчением, которому, возникни такая необходимость, не смогла бы найти сравнения. Она будто вынырнула на поверхность воды и глотнула воздуха после того, как пробыла под водой нескончаемо долгое время и от нехватки кислолрода у нее уже начали вылезать из орбит глаза.

Атлант с Семеном Арсеньевичем повторили рассказ Маргариты. Ничего другого они и не могли рассказать. Версия была выработана, детали отшлифованы – любой шаг за намеченные пределы исключался.

Пристебай пригнулся к своему хозяину и что-то быстро сказал ему. Дед Семен отстранил пристебая движением руки:

– Надо думать!

Посидел молча, поигрывая перед собой пальцами, и хлопнул по столу ладонью:

– Я должен подумать, пацаны. Всякое дело нужно сначала хорошенько обдумать. Так и это. Я сейчас поеду на дачу. Пусть кто-нибудь из вас поедет со мной. Побудет рядом. Я подумаю – и сообщу ему. Ну, давай, вот ты поедешь, – указал он на Маргариту легким движением подбородка, схваченного жесткой щетиной модной бороды.

Она? Маргарите показалось, ее снова в одно мгновение утянуло под воду, без единого глотка воздуха в легких, и глаза тут же начало выпучивать. Она думала, сейчас против ее поездки запротестует Атлант, его поддержит Семен Арсеньевич – ведь это же немыслимо, чтоб поехала она, почему она, зачем она? – но и тот, и другой ничего не произнесли, и дед Семен удовлетворенно кивнул:

– Заметано.

– Нет, извините, почему я? – взглядывая на Атланта с Семеном Арсеньевичем, передернула плечами, попыталась непринужденно засмеяться Маргарита, но вышло все это с той же естественностью механической куклы.

Атлант ответом ей отвел глаза, упер в стол, а Семен Арсеньевич заговорил торопливо, и голос его, так же непохоже на его обычный голос, был по-ветошному, мягонько вкрадчив:

– Ну, Рита, Рита… Ну, ты же знаешь почему, ты же знаешь. Кто, как не ты. Кто кроме тебя… Ты же у нас главный переговорщик, это естественно, что ты…

– Ланчик! – умоляюще позвала Маргарита – так, как звала Атланта только в постели. – Ланчик!

Атлант взглянул на нее – глаза у него были мутные, невидящие, – и она прочла в них: «Заткнись со своим Ланчиком!»

– Нет, я не поеду. Отказываюсь, – решительно поднялась из-за стола Маргарита.

И тут прорезался тот, серый, до этого лишь прошептавший что-то на ухо хозяину:

– Сказано же: заметано! Какой еще базар может быть?!

В несовпадение с его обликом голос у него оказался колоритным, ярким: хриплое клокотание надсаженных связок, – и по одному этому его голосу, лучше, чем из всяких слов, Маргарита поняла: у нее нет выбора. Если не поедет по своей воле, ее повезут насильно. И Атлант с Семеном Арсеньевичем еще станут помогать этим двоим заталкивать ее в машину.

И вместе с тем, противу того животного чувства, что вопило в ней ужасом под ложечкой, она не допускала мысли, что позвана на дачу помимо дела, из-за которого очутилась в этом офисе. И потому, когда уже сидела в машине – роскошном английском «Ровере» с правосторонним рулем, – одна на заднем сиденье, дед Семен – впереди рядом с водителем, когда уже машина плавно несла свое мускулистое акулье тело в потоке других машин на дороге, спросила с сухой деловитостью, лишь чуть, в самой малой дозе приправленной прельстительной женской игрой:

– Семен Игнатьевич! Мне бы хотелось добавить кое-какие детали к нашему рассказу. Может быть, они вам покажутся несущественными… но мне представляется, что они на самом деле очень важны.

Дед Семен повернулся к ней. Но не полностью, не всем лицом, а вполоборота, и на Маргариту оказалось наставлено его ухо. То самое, со слюдянистым серо-коричневым следом от чистки слухового отверстия.

– Ах ты, цветок мой, – проговорил он. Голос его показался сейчас Маргарите еще визгливей, чем там, в офисе. – Какие детали… Все от тебя зависит. Спасешь ты вас всех или нет.

– Простите? – произнесла Маргарита. По-прежнему противясь в себе тому знанию, что было в ней, мозжило под ложечкой бездной , не желая допустить его до себя, отталкивая его от себя изо всех сил. – Что я такое могу сделать?

Дед Семен доразвернул себя на сиденьи лицом к Маргарите. Грязное его ухо перестало глядеть на нее.

– Гуманитарка? – спросил он. – Не бухгалтерша какая-нибудь?

– Филфак МГУ, – ответила Маргарита.

– Я и вижу: гуманитарка. – Железную маску Властителя рассекла улыбка. – Люблю гуманитарок. Не то что все остальные. Умненькие. Терпеть не могу безмозглых куриц.

Маргарита не знала, как ей ответить на это.