Фэй Уэлдон - Расщепление. Беда

— Гильда разговаривает с Анеттой по телефону. По ее словам, у Анетты не все в порядке.

— Не позволяй ей водить себя за нос, — сказал Спайсер. — У нее хватило наглости позвонить мне на днях и якобы в слезах просить, чтобы я взял ее обратно. Я не поверил ни единому слову. Это Гильда ее подучила, я сразу догадался.

— Спайсер, мне кажется, ты не в своем уме.

— В самом что ни на есть своем, старик, — отозвался Спайсер с подоконника. — Они одного поля ягоды, Анетта и Гильда. Чудовищный заговор женщин. Послушай моего совета, Стив, избавься от Гильды при первой же возможности. Теперь она повесила тебе на шею ребеночка. Да я мог бы тебе порассказать кое-что про Гильду, то-то бы ты удивился.

— Да, я думаю, ты мог бы, Спайсер. Но перейдем к более практическим вопросам. Ты действительно продаешь этот дом?

— Тебе что, Анетта поручила шпионить? В чем дело? Я человек не меркантильный. В деньгах не заинтересован. Дом я не продаю, а отдаю по дарственной, чтобы судебные исполнители не успели наложить на него грязные лапы.

— Кому же ты его отдаешь, Спайсер? Не Анетте, конечно?

— Ты смеешься? Отдать дом женщине, которая выжила из него мою несчастную жену, моего сына Джейсона сделала фактическим сиротой, а потом еще подвергла сексуальным домогательствам? С какой стати я буду отдавать ей мой дом? Нет, я передаю его одной чете, которой всецело доверяю. Здесь по соседству таких не много найдется.

— Т ут он захлопнул окно, — рассказывал Стив Гильде, — а когда отходил, халат на нем распахнулся, и я могу поклясться, у него была колоссальная эрекция.

— Не говори этого, пожалуйста, а то у меня молоко пропадет. А Марион тоже там была с ним?

— Понятия не имею. По-моему, он возбуждается просто от того, что оскорбляет Анетту.

— Может быть, это проявление его любви? — предположила Гильда. — И когда у них пройдет сумасшествие, или что там с ними случилось, снова окажется, что он ее любит? Ведь он, конечно, сейчас не в своем уме, правда?

— Пишем: подлость, читай: сумасшествие, и обратно, — пожал плечами Стив. — Не знаю.

— Жизнь становится менее невыносимой, если часть людей отнести к разряду сумасшедших, — сказала Гильда, — то есть исключить из числа порядочных, нормальных и хороших. Тогда можно не мучиться мыслями о своем возможном сходстве с ними. Просто ты в здравом уме, а они помешанные, и все.

Супруги помолчали.

— А может быть, Спайсер прав насчет Анетты? — проговорил Стив по прошествии некоторого времени. — Может быть, он больше заслуживает сочувствия, чем она?

— Не думаю, — ответила Гильда. В соседней комнате заплакал ребенок. Стив принес его, Гильда расстегнула блузку, и, пока кормила, они сидели рядышком, бок о бок, словно отгородившись от внешнего мира.

— З дравствуй, Гильда.

— Анетта, ты дала мне неверный телефон. Я пыталась позвонить, но он не отвечает.

— Какой номер ты набирала?

— 0886 435281.

— Ты, должно быть, не расслышала. Я сказала 0846. Поправила теперь?

— Да.

— Если захочешь, проверь, когда я положу трубку.

— Я не доверяю тебе. Ты лучше дай свой адрес, чтобы мы со Стивом могли приехать и увезти тебя оттуда.

— Это мне пока еще не под силу. Да и куда мне возвращаться? У меня больше нет дома, Спайсер его отнял.

— Можешь пожить у нас. А можешь просто приехать и сказать: «Привет, Спайсер, я вернулась домой. Если кому-то надо отсюда убираться, убирайся ты». Или так: «Привет, Спайсер, почему бы нам снова не зажить одним домом?»

— Мне кажется, я не смогла бы, Гильда. Если мужчина тебя отверг, тебя тянет оставаться в канаве, дом — это не для тебя. Кроме того, там Марион. И у меня нет законных прав.

— По-моему, тебе все-таки следует вернуться, Анетта. Спайсер как будто бы собирается дом подарить.

— Ну конечно! Супругам-психотерапевтам, чтобы меня еще больше уязвить.

— Кажется, да, Анетта. Одной чете, которой он всецело доверяет, так он сказал. В крайнем случае ты должна хотя бы забрать оттуда свои вещи.

— Но там моего почти ничего нет, только кое-какая одежда. Я потеряла килограммов десять, и она теперь на мне будет выглядеть диковато. Автомобиль, стереосистему и всякие такие вещи покупал Спайсер; мои заработки шли на отдых, пищу и туалетную бумагу, и еще я всегда платила за бензин. Так что за все эти годы я не накопила ничего, даже имущества. Не могу больше об этом говорить, Гильда, у меня опять начинает болеть шея.

— А что у тебя с шеей?

— Я порезалась о железку, когда свалилась в канаву.

— Опять эта канава. Как ты в нее попала?

— Это не просто обыкновенная канава, а что-то вроде черной дыры, Гильда. Края скользкие. Внутри всюду жидкая грязь и кровь. Я всегда знала, что должен где-то быть провал, но в мыслях я его переосмыслила как «Провал», ну, знаешь, так называется сеть галантерейных магазинов, там все такое добротное, аккуратно разложено, все чисто, все занесено в прейскуранты и одинаково по всему миру, где бы ты ни очутился, совсем непохоже на настоящий провал.

— О чем ты говоришь, Анетта?

— Ты думаешь, Спайсер встречается с Марион, Гильда?

— Думаю, что да.

— Она спит в моей постели, раскладывает свои мерзкие карты таро на моем обеденном столе, стряпает на моей плите, пользуется моим мылом и кладет ладонь Спайсеру между ног; она такая безмозглая, Гильда, почему он предпочитает ее мне?

— Именно поэтому, наверно, Анетта. Потому что она безмозглая. Или хочет отомстить Эрни Громбеку. Представления не имею. Забудь это, забудь его. Или возвратись домой.

— Он забыл меня. Ему препарировали мозги. И Марксы — то ли комики-братья Граучо и Харпо, то ли Ленины и Сталины, или вот теперь психотерапевты, какая разница? — завладеют нашим домом, откроют в нем приемный кабинет, и все идиоты и психопаты мира будут всходить на мое крыльцо, звонить в мой звонок, раздеваться нагишом и скакать по моим комнатам, и пальцы Германа будут щупать тысячи женских грудей, а вкрадчивый голос Реи будет разрушать тысячи семей, негативные архетипы будут с воем и улюлюканьем носиться по Белла-Крезент и клонить к земле деревья, и все оттого, что там нет меня, чтобы отогнать их. Ты знаешь, ведь мы со Спайсером зачали нашу Гиллиан у нас на заднем дворе. Там мы ночью предавались любви под бегущей луной, когда еще не ведали о том, какой опасностью чреваты лунные переходы, и когда он любил меня так же сильно, как я его.

— Перестань, Анетта. Ты только себя расстраиваешь.

— Я не расстраиваю. Меня расстраивают. Кувырком обратно в яму, через скользкий провал, и волны снова заливают меня с головой. Я должна уходить, Гильда. Смотри остерегайся провала. Знаешь, как дежурные по станции кричат в лондонском метро: «Осторожней, провал! Смотрите под ноги!» Приезжие недоумевают, что за провал? Смотрят себе под ноги, не бегает ли кто-то маленький, за кем надо приглядывать? А имеется в виду всего лишь расстояние между отвесным боком вагона и вогнутым краем платформы, и вас предостерегают, чтобы вы туда не провалились. Но настоящий провал — это расстояние между миром, каким он должен быть, и миром, какой он есть; между тем, какими представляешь себе любовь, семью, детей, и что получается на самом деле; и имя этому провалу — Разочарование. Провалиться сюда может каждый, Гильда. Здесь темно и ужасно. Кровавое месиво, стук в висках; всюду подлость, злоба, ненависть; все тянут жилы, хватают, гребут под себя. Разочарование — мать всех дурных чувств. Ты хочешь, чтобы мир был совершенен, а выходит, что ничего подобного. Он толкает тебя на ужасные поступки. Тут внизу плохо видно, потому что глаза застит туман. Думаешь, что виною пролитые тобой слезы, и начинаешь себя ужасно жалеть, но дело не в слезах; зрение твое затуманилось, потому что у тебя на глазах растет катаракта ненависти, как бы дополнительное веко. Вроде белой перепонки, которая затягивает глаз кошки, когда она больна. Ты ни о чем не догадываешься: только что ты гладила шелковистый мех и надеялась на лучшее, но все это время кошачьи глисты пробирались к ней в мозг, и к тому времени, когда ты наконец заметишь, уже ничем нельзя помочь. У нее начинаются судороги.