Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

— Где ты была? — Я все-таки не выдержала. Посчитала, что покажется странным, если я не поинтересуюсь. Ее ответ, впрочем, не имел решающего значения, ведь у меня нет с собой детектора лжи. Оставалось просто верить или не верить.

— Я? Роды принимала. — Надежда выглядела безмятежной. — Представляешь, только начала засыпать, позвонила знакомая из нашего поселка, у нее собака рожать принялась. Молодая, первые роды, по всему дому носится и скулит, лечь боится. Им же, как нам, в первый раз бывает страшно. А сама размером чуть больше Буськи твоей, порода такая.

Удивительно, но, рассказывая о собачьих родах, Надя даже переменилась в лице: в нем появились искренняя заинтересованность и сопереживание, так чуждые той, юной Надьке, которую я знала и которая так не жаловала домашнюю собаку Ласку. Терпеть не могла прилипающей к одежде шерсти, мокрого носа, слюнявых собачьих нежностей, песка с плохо вымытых лап.

— Хорошо, что она ночью родила, а не днем, когда я на работе. — Она радостно засмеялась. — Мы родили трех чудных малышей. Один за одним быстренько выскочили. Утром надо забежать, проверить.

— А где Фатя? — Я задала вопрос и осеклась: сейчас она поймет, что в ее отсутствие гостья обшарила весь дом.

— Фатя живет во флигеле. Мой муж не хотел, чтобы прислуга все время была в доме, и специально построил флигелек.

Ничего страшного или экстраординарного не происходило, мы с виду мирно пили кофе и обменивались впечатлениями. Ровно так, как сестры Арихины делали тридцать лет назад. Но острое сознание того, что сижу лицом к лицу с убийцей, не могло не сыграть со мной злой шутки: в какой-то момент коленки дрогнули, и спасительное оружие с грохотом упало на пол. Не просто так упало, а еще и проехалось по гладкой плитке, подкатившись под ноги Надежде. Та нагнулась и с удивлением подняла нож, повертела в руках:

— Что это? Откуда? Это же Фатин, для мяса.

У меня не нашлось внятных объяснений, пришлось в ответ густо залиться краской. Чего доброго, сейчас радушная хозяйка углядит во мне мелкую воровку.

— Ты что тут, обороняться собралась в одиночестве? — изумилась Надежда, начиная догадываться о моем внутреннем состоянии. — Боже мой, от кого?

Она захохотала, откинув назад голову, размахивая перед лицом рукой так, будто разгоняла дым.

— Да ты что! Мы хоть и в России, но медведи по улицам не ходят, к дому не подкрадываются. Здесь приличный поселок, хорошо охраняемый. Вы в своей Германии совсем сдурели! Что вы про нас думаете?

Ну да, охраняемый поселок! Чего доброго, тут в каждом доме нечистый на руку живет. Это что, охрана охраняет преступников от других преступников? От нарисованной воображением картинки мне стало откровенно плохо. Надежда же продолжала заливаться смехом и смотреть с открытой издевкой.

— Ох! Дурдом на выезде! А я тоже хороша — оставила тебя в пустом доме, еще и дверь заперла. Я же думала, ты спишь. У тебя что, есть характер? Я-то думала, что ты в мою покойную сестру, такая же бесхребетная, а ты с ножом наперевес!

Когда она пренебрежительно назвала Веру бесхребетной — ту самую Веру, что стала мне такой близкой, ту, в которую она сама превратилась, — я не выдержала. Я моментально забыла обо всех наказах не вступать в споры и ждать:

— За что ты убила ее? Что она тебе сделала?

Смех прекратился, в кухне наступила тишина. Столь тяжелая, густая тишина, что можно было, казалось, ее потрогать, протянув руку. Мы в упор смотрели друг на друга, не отводя взгляда, безмолвно вопрошая: что же ты наделала? Только я имела в виду события тридцатилетней давности, а она — то, что рухнула идиллия мирной застольной беседы.

— А ты на нее похожа, — задумчиво нарушила тишину Надежда. — Тебе никогда не говорили, что ты похожа на русскую? Нет? Если бы не акцент, то и не отличишь. Ты ведь бесшабашная, да? Никакой немецкой прагматичности?

Меньше всего мне хотелось говорить о себе. Пусть она и права: близкие часто отмечали, что я слишком подвержена эмоциям, иду у них на поводу.

Я молчала, не сводила глаз с ее лица. Разумеется, годы наложили отпечаток, но это только делало ее внешне больше похожей на мать, на Марину. Странное дело, мама никогда не казалась Вере с Надей молодой, они считали ее взрослой, даже старой. Никогда не задумывались о ее возможной красоте. Считали тогда, когда она была моей ровесницей, и позже. А теперь я видела в своей визави молодящуюся, ухоженную, прекрасно сохранившуюся привлекательную женщину, образ которой нисколько не вязался с образом убийцы.

— С чего ты взяла, что это была я? — как бы между прочим, с легким любопытством задала она вопрос. — Что за вздор!

— Я легла спать, но никак не могла заснуть. Мне казалось, что-то не сходится, не могла только определить что именно. А потом закрыла глаза и, знаешь, четко так увидела наведенное на меня ружье и руки, которые его держат. Это были твои руки, Надя.

— Ну и что? — Она будто не понимала меня. — Я же могла просто держать ружье в руках. Помнишь, даже была фотография, где я с папиным ружьем?

— Нет, ты не поняла. Когда я увидела твои руки, все сразу встало на свои места. Мне казалось, что слишком много совпадений, слишком много для удачного стечения обстоятельств.

— То есть?

— Ты не воспользовалась ситуацией, ты ее создала. Ты заранее спланировала убийство, все правильно рассчитав. И начала с того, что отравила собаку, которую не любила и которая не жаловала тебя. Ты ведь никогда не смогла бы объяснить, отчего вдруг Ласка начала сторониться любимой хозяйки. И обмануть Ласку ты тоже не смогла бы. Можно обмануть человека, даже многих, но не животное.

— А ты еще и умненькая, — одобрила Надя, не торопясь соглашаться или отпираться.

Я прекрасно понимала, что не должна ничего такого говорить — мое дело тихо ждать помощи извне, — но одобрение только странным образом подтолкнуло к дальнейшим откровениям:

— Для тебя была чрезвычайно опасна Кира. Ты не могла не понимать, что Кирочка нас вырастила и видит всех насквозь. Ее не удалось бы убедить, что Вера просто вне себя от горя, оттого и переменилась…

Я осеклась, поймав себя на ужасной мысли, прежде не приходившей в голову. Со страхом взглянула на Надежду.

— Нет, Кира умерла сама, — развеяла опасения Надя. — Не делай из меня абсолютного монстра. У нее было очень больное сердце, оно просто не выдержало. Но, признаюсь, я на это рассчитывала. Если бы Кира осталась жива, то это бы все сильно усложнило. Я, хоть ты и считаешь меня последней сволочью, не смогла бы подсыпать ей толченого стекла с отравой, как подсыпала собаке.

— Ты уговорила Веру поехать на дачу, напоила до беспамятства Любомира, а когда тот пришел в себя, сообщила, что он убил сестру, да?

— Да. — Мне казалось, что она даже не испытывает чувства вины. — Знаешь, все оказалось легче, чем я думала. Ты сразу же заснула и не мешала, Любомир был в таком ужасе, когда узнал, что и не возражал, поверил. Я ведь еще успела с ним поругаться, а потом сказать, что он ругался с тобой. Соседи слышали, подтвердили. Вроде бы ты его оскорбила, он взял папино ружье и выстрелил спьяну. Пришлось, правда, долго совать ему, пьяному, ружье в руки, чтобы остались отпечатки. А на мои отпечатки никто внимания не обратил — я сказала, что отнимала оружие.